— Сейчас ты расплатишься за все бессонные ночи, старик! Твой сын явится с визитом, когда ты меньше всего этого ожидаешь. Разнообразия ради прямо посреди ночи!.. Надеюсь, ты не возражаешь? Ведь мы с мамой не возражали, когда ты пьяным являлся домой! Помнишь? Мучитель слабоумный! — закричал он в ночь.
Звук мотора и шум езды поглотили его крик. Он дал максимальный газ. Одд засмеялся, но в душе он рыдал. "Хонда" быстро набирала скорость. Стрелка спидометра дрожала на отметке 160. Неожиданно дорога круто изогнулась влево. Мотоцикл стремительно приближался к повороту.
— Ах, черт возьми! — прошипел Одд, так и не успев переключить скорость. В панике он резко нажал ногой на педаль тормоза. Заднее колесо заклинило, и мотоцикл понесло по размягченному солнцем асфальту.
Туман. Издалека доносятся приглушенные женские голоса.
В сознании медленно, как при проявлении пленки, проступали детали. Штатив, какие-то цепи, ручки. Столбики из колб. Желтые змеи, выползающие из них. Белые простыни. Спинка железной кровати, выкрашенной в белый цвет. Резиновые змеи охватывали запястья. Но это были не его запястья. Он витал где-то вне самого себя. Смотрел на себя как бы со стороны. Попытался повернуть голову, но она не поворачивалась. Все кругом — дерьмо.
— Он просыпается, — произнес женский голос. Теперь он слышал его отчетливее. В поле зрения смутно проступило женское лицо. Мешочки, свисающие с подбородка, — он насчитал до восьми мешочков. За очками — сильно выпуклые глаза, глаза-шары, которые угрожали выкатиться из глазниц и свалиться ему на лицо.
— Ты меня слышишь? — спросил голос.
Он хотел ответить, но язык не подчинился ему, как будто прирос ко рту, или, может, он слишком велик для него?
— Ты слышишь меня?
Он пошевелил языком. Комок мяса нехотя повиновался.
— Да, — произнес он чужим голосом. Странное эхо отозвалось в голове.
— Ты меня видишь?
Мешочки склонились над ним.
— Да, — повторил он… — Где я?
— В больнице.
Он услышал, как отворилась дверь. Трепыхающееся лицо в очках исчезло из поля его зрения.
— Он проснулся, доктор, — сказал женский голос.
— Тогда доставьте сюда посетителя, — сказал мужской голос.
— Хорошо, доктор.
Мужчина с ястребиным носом и черными вьющимися волосами возник у постели. На груди у него болтался стетоскоп. Рубашка была расстегнута на шее, оттуда виднелся клок черных волос. На тонкой золотой цепочке, наполовину скрытой волосами, висел жетон из золота с указанием имени, фамилии, звания. Воротник белого халата был тоже расстегнут, как у врачей в телепрограмме "Лазарет".
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.
— Не знаю. Почему я здесь?
— У тебя сломана правая нога в двух местах. Сотрясение мозга и пятьдесят два шва, которые пришлось наложить на раны в разных местах. И ты потерял литр крови, которую мы снова тебе вольем.
Сказанное врачом будто бы его и не касалось. Мозг не спешил переработать информацию, рассортировать слова и понять заключенную в них мысль.
— Почему я здесь? — повторил он беззвучно.
— Ты перевернулся на своем мотоцикле.
— Лучше бы вообще разбился!..
— Поверь мне, — сказал врач, — это я тебя чинил, когда тебя привезли на "скорой помощи".
— Мотоцикл был не мой, — сказал Одд устало.
— Все равно нечего важничать, радуйся, что остался жив.
— Откуда тебе знать?
— Я знаю, что ты жив.
— Откуда ты знаешь, что я рад?
Дверь в палату приоткрылась. Сестра с шеей как у индюшки, пятясь, вошла в палату. Она везла каталку. На ней сидел узкоплечий человек, завернутый в серое одеяло, на котором что-то было написано голубыми буквами. Одеяло тряслось.
— К тебе посетитель. — Сестра развернула каталку.
Лицом к лицу. Немигающие глаза старика копьями вонзились в глаза Одда. Старик отчаянно зашевелил губами, но звуков не получалось. Четыре зуба, которые у него еще оставались на воспаленной верхней десне, поднимались и опускались… вверх — вниз… вверх — вниз… Одд не отводил взгляда от губ старика. В висках у него стучало от боли, когда он наблюдал за судорожной попыткой старика заговорить. Мысли прорезались сквозь пелену боли.
"Отстань от меня. Что тебе здесь нужно, черт тебя возьми? Не можешь оставить меня в покое? Зачем ты сюда пришел? Мучить меня? Тебе непременно надо превратить мою жизнь в ад — только потому, что и у тебя адская жизнь? Ты мне отец только на бумаге. И все тут… Только на бумаге. Не понимаешь, что ли? Перестань пасть разевать… Не моя вина, что ты не можешь говорить…"