Она стояла, сосредоточенно сведя брови.
— Кстати, простите за невежливость, давно бы пора поинтересоваться. Вас как зовут?
— Марина, — сказала она.
— А я Борис Андреевич. Как говорится, очень рад.
Она чуть склонила голову, но молча. И Батышеву понравилось, что с ее губ не слетела так же легко, как с его собственных, общепринятая маленькая ложь.
Он поискал взглядом троллейбусную остановку и повернулся к девушке:
— Итак, Марина…
Она еще немного подумала и решительно произнесла:
— Бесполезно. Наверняка там тоже полно. Ладно, есть один вариант. Не очень хочется, но черт с ним. Пойдемте, тут недалеко.
— Но если вам почему-либо неудобно…
— Наплевать, — прервала она. — Вам помочь?
— Да ну что вы! — возмутился Батышев. И тут же подумал, что, с точки зрения этой девушки, его сорок пять — возраст, пожалуй, уже и не средний. Что ж, видно, пора и к этому привыкать…
Марина еще раз глянула на его чемодан с авоськой, повернулась и пошла по улице, не оборачиваясь и, видимо, не сомневаясь, что он идет за ней.
Батышев и в самом деле двинулся следом, слегка недоумевая, как это вышло, что в их маленькой группе лидером, отвечающим за обоих, стал не он, взрослый неглупый мужчина, преподаватель и даже доцент, а эта угрюмая девочка.
Идти молча все же было неловко, и Батышев затеял разговор как раз дорожного уровня, банальный и ни к чему не обязывающий:
— Вы издалека?
— Из Южного.
— Студентка?
— Да, с биофака.
— А почему ступня на спине?
— Черт его знает! У соседнего отряда была ладонь.
— А «Шикотан»?
— Я там была на путине.
— Романтика? Или приварок к стипендии?
Она ответила:
— Просто надо было уехать из города.
Фраза была достаточно откровенная и обязывала либо к дальнейшим, уже не дорожным расспросам, либо к молчанию.
Батышев предпочел промолчать.
Но не потому, что девушка его не интересовала, наоборот, она возбудила любопытство буквально с первых минут, с того бессмысленного скандала у стойки справочного. В принципе, он был бы рад поговорить с ней всерьез.
Но — не в этот вечер, не сейчас.
Сейчас он хотел только одного: найти место в гостинице. Чтобы можно было выспаться, чтобы утром спокойно побриться, надеть неизмявшийся костюм… В Москву нужно было прилететь отдохнувшим и в форме — слишком многое могло решиться в эту поездку…
Впрочем, подумал Батышев и усмехнулся, его колебания, скорей всего, имеют значение чисто теоретическое. Кто сказал, что девочка стремится к откровенности? Все проще: он спросил — она и ответила точно и прямо. А на следующем вопросе вполне могла оборвать разговор. У угрюмых девушек бывает такая привычка: либо говорить правду, либо не отвечать вообще…
Они прошли с километр или чуть больше. Батышев не устал, просто надоело ощущение клади в руках.
Наконец вошли во двор, и девушка остановилась у скамейки.
— Я быстро, — сказала она и поставила свою сумку на скамью рядом с его чемоданом.
— Можете не торопиться, — кивнул Батышев.
Она помедлила немного и вдруг улыбнулась:
— Как говорит одна моя знакомая: «Риск не писк».
Батышев тоже улыбнулся и подумал, что если ей и больше двадцати, то ненамного.
Все еще продолжая улыбаться, он спросил:
— А вы уверены, что это удобно? Мне кажется, вам лучше говорить только о себе.
— Ерунда, — отрезала девушка. — В крайнем случае побродим по городу. Все равно к семи в аэропорт.
И пошла к подъезду.
Батышев только вздохнул ей вслед. Прогулка по ночному городу с чемоданом и авоськой… Он бы дорого дал, чтобы избежать этой романтики…
Марины не было довольно долго.
Батышев достал из чемодана плащ и надел. Он смотрел на освещенную вертикаль лестничного пролета над подъездом, в который она вошла, и машинально перебирал в пальцах шнурок ее дорожной сумки. Шнурок был изрядно измочален и в двух местах связан узлом.
Батышев вдруг хмыкнул и недоуменно затряс головой. Где он? Почему все это?
Как самолет, на котором он должен был лететь, выпал из расписания и теперь ожидает свою судьбу где-то в Челябинске или Омске, так и он словно бы выпал из времени, из привычного ритма, из возраста, из должности — выпал и вот сидит на скамейке в незнакомом дворе, в ненужном ему Хабаровске и ждет, что ему выбросит случай — то ли весьма проблематичный ночлег, то ли экзотическую прогулку по все больше остывающим улицам. Сидит на скамейке, стережет чужую сумку и ждет девушку, о которой не знает почти ничего, но знает почему-то три очень важные вещи: что летом ей надо было надолго уехать из города, что сегодня она рвалась в Москву и что завтра, может быть, сама туда не захочет.