вырастут губыдля огромных поцелуеви язык,родной всем народам.А я, прихрамывая душонкой,уйду к моему тронус дырами звезд по истертым сводам.Лягу,светлый,в одеждах из ленина мягкое ложе из настоящего навоза,и тихим,целующим шпал колени,обнимет мне шею колесо паровоза.
Гейнеобразное
Молнию метнула глазами:«Я видела —с тобой другая.Ты самый низкий,ты подлый самый…» —И пошла,и пошла,и пошла, ругая.Я ученый малый, милая,громыханья оставьте ваши.Если молния меня не убила —то гром мнеей-богу не страшен.
Маруся отравилась
Вечером после работы этот комсомолец уже не ваш товарищ. Вы не называйте его Борей, а, подделываясь под гнусавый французский акцент, должны называть его «Боб»…
В Ленинграде девушка-работница отравилась, потому что у нее не было лакированных туфель, точно таких же, какие носила ее подруга Таня…
Из тучки месяц вылез,молоденький такой…Маруська отравилась,везут в прием-покой.Понравился Маруськеодин с недавних пор:нафабренные усики,расчесанный пробор.Он был монтером Ваней,но… в духе парижан,себе присвоил званье:«электротехник Жан».Он говорил ей частоодну и ту же речь:– Ужасное мещанство —невинность зря беречь. —Сошлись и погуляли,и хмурит Жан лицо, —нашел он, что у Ляликрасивше бельецо.Марусе разнесчастнойсказал, как джентльмен:– Ужасное мещанство —
семейный этот плен. —Он с ней расстался ровночерез пятнадцать дней,за то, что лакированныхнет туфелек у ней.На туфли денег надо,а денег нет и так…Себе Маруся ядукупила на пятак.Короткой жизни точка.– Смер-тель-ный я-яд испит…
В малиновом платочкев гробу Маруся спит.Развылся ветер гадкий.На вечер, ветру в лад,в ячейке об упадкепоставили доклад.
За женщиной
Раздвинув локтем тумана дрожжи,цедил белила из черной фляжкии, бросив в небо косые вожжи,качался в тучах, седой и тяжкий.
В расплаве меди домов полуда,дрожанья улиц едва хранимы,дразнимы красным покровом блуда,рогами в небо вонзались дымы.
Вулканы-бедра за льдами платий,колосья грудей для жатвы спелы.От тротуаров с ужимкой татьейревниво взвились тупые стрелы.
Вспугнув копытом молитвы высей,арканом в небе поймали богаи, ощипавши с улыбкой крысьей,глумясь, тащили сквозь щель порога.
Восток заметил их в переулке,гримасу неба отбросил вышеи, выдрав солнце из черной сумки,ударил с злобой по ребрам крыши.
Послушайте!
Послушайте!Ведь, если звезды зажигают —значит – это кому-нибудь нужно?Значит – кто-то хочет, чтобы они были?Значит – кто-то называет эти плевочки жемчужиной?И, надрываясьв метелях полуденной пыли,врывается к богу,боится, что опоздал,плачет,целует ему жилистую руку,просит —чтоб обязательно была звезда! —клянется —не перенесет эту беззвездную муку!А послеходит тревожный,но спокойный наружно.
Говорит кому-то:«Ведь теперь тебе ничего?Не страшно?Да?!»Послушайте!Ведь, если звездызажигают —значит – это кому-нибудь нужно?Значит – это необходимо,чтобы каждый вечернад крышамизагоралась хоть одна звезда?!
Вместо оды