Другой гений XVII в. Готфрид Вильгельм Лейбниц, рассматривая любовь как стремление человека к совершенству, упор делал на ее эмоциональную сторону. В одном из писем Мальбраншу он писал: «Любовь есть склонность находить удовольствие в благе, совершенстве, счастье другого человека, или (что то же самое) склонность соединять благо другого с нашим собственным благом»[19]. Упор на удовольствии («что доставляет наслаждение, есть добро само по себе») является косвенным осуждением библейской трактовки любви как суровой необходимости[20]. Важно подчеркнуть, что приведенное определение любви сам Лейбниц извлек из своей же работы «Дипломатический кодекс международного права». Это означает, что любовь из сферы морали и этических норм стала переходить в сферу правовую, требующую осмысления ее общественной значимости. В таком контексте любовь уже более подробно рассматривалась философами XVIII и XIX вв.
Естественно, тему любви не могли обойти и англо-французские философы эпохи Просвещения. Хотя напрямую с богом они и не порывают (нередко из соображений безопасности), однако основное внимание они обращают на взаимоотношения между людьми, возвеличивая то, что богословы обычно осуждали и осуждают. Так, Томас Гоббс, повторив известное: «под любовью человека к человеку мы всегда понимаем стремление к обладанию или доброжелательность»[21], далее уже по-иному оценивает «вожделение». По его мнению, оно есть не только чувственное удовлетворение, но заключает в себе «удовольствие духовное» (с.485). Сладострастие, которое есть также любовь, столь же естественно, как и голод. Возвеличивает он и понятие эроса, которое «может быть определено не иначе как словом потребность. Ибо любовь есть представление человека о его потребности в лице, к которому его влечет» (с.486). Здесь ему надо было показать для раннекапиталистической Англии, что эрос не является чем-то низменным, а вытекает из естественных потребностей человека. Контекст понятен, но потребность все-таки еще не любовь. Потребность как биологический инстинкт в соединении с другим полом присуща и животным, но у них отсутствует эрос, который действительно имеет отношение к любви, а любовь — это уже сфера человека.
Французские философы XVIII в. большее внимание обращали на социальную значимость любви. Клод Адриан Гельвеций, например, утверждал: «Первой страстью для гражданина должна быть любовь к законам и общественному благу»[22]. Его логика, естественно, отличается от моей, изложенной выше. Он исходил из того, что если бы восторжествовала чрезмерная любовь к родным вообще, к ближним, то это породило бы условия для ограбления чужих или даже общественной казны, что в целом нарушало бы устои государства. Поэтому сыновья любовь или вообще узы, связывающие детей с отцом и отца с детьми, должны быть подчинены у человека «любви к отечеству» (там же). Эта любовь должна быть узаконена, поскольку она, по его мнению, не вытекает из самой природы. Если бы любовь вообще (а не только к отечеству) была естественна и обладала как бы «врожденным началом», то не было бы необходимости ни в библейских заповедях, ни вообще в законах.
Он столь же критично относится к описаниям различного рода любви, полагая, что «сюжет их всегда один и тот же: соединение мужчин и женщин» (с.392). Свой негативизм к такового типа любви он обосновывает и тем, что «у занятого народа любви придают мало значения…У праздного народа любовь становится делом, она более постоянна» (с.393). Очевидно, что он имел в виду чисто сексуальные отношения, а не любовь в подлинном смысле. Сексоблудие было главной забавой, делом дворян эпохи Людовиков XV и XVI, что стало одной из причин их полной деградации, против чего выступал Гельвеций и его сомысленники. Ситуация и реакция на нее очень напоминает период развала Римской империи, когда правящий класс ублажал себя сексуальными оргиями. Хочу подчеркнуть: когда в обществе любовь отождествляют с сексом, в перспективе следует ждать разложения и распада государства. Еще более прямо: как только любовь превращается в секс, сексистам наступает конец.
20
Напрямую об этом писали уже философы-материалисты, в частности Л. Фейербах, который утверждал: «Любовь, однако, есть высшее наслаждение, блаженство, чувство бесконечности». — Фейербах, т.1, с. 54.