Далее Соловьев обрушивается на бредовые утверждения Вальтера (немецкого психолога) о том, что великие люди являются плодом сильной взаимной любви. Очевидная глупость, почему-то всерьез воспринятая русским философом. Он продолжает доказывать: «Самая сильная любовь весьма часто бывает неразделенной и не только великого, но и вовсе никакого потомства не производит» (с.497). Поскольку «особенно сильная любовь большей частью бывает несчастной, а несчастная любовь весьма обыкновенно ведет к самоубийству в той или другой форме» (там же). Возможно, Соловьев вспомнил печальную историю Ромео и Джульетты, хотя скорее всего Толстовскую Анну Каренину, но можно было вспомнить и счастливые примеры, которых тоже было немало и в жизни, и в книгах. Проблема в том, что все это не имеет отношения к поднятой им проблеме, поскольку: а) он не определил, что такое любовь вообще, б) не выяснил, как измеряется ее сила, в) непонятно, на какую статистику он полагался. Несмотря на это, он выдвигает три фундаментальных постулата: сильная любовь — неразделима; при взаимности сильная страсть приводит в трагическому концу, не доходя до потомства; счастливая любовь, если она очень сильна, также обыкновенно остается бесплодной (с.499). И вывод: «Видеть смысл половой любви в целесообразности деторождения — значит признавать этот смысл только там, где самой любви вовсе нет, а где она есть, отнимать у нее всякий смысл и всякое оправдание» (там же). Все же остальные для себя должны сделать вывод такой: если я, не дай бог, кого-то полюбил, и у меня родились дети, то значит на самом деле никакой любви у меня нет, т. е. я простой производитель потомства, наподобие животных. Отсюда выбор: или любовь, или дети — третьего не дано. Действительно необычное умозаключение!
Суть же любви у Соловьева не в детях, не во благе для любящих, а в искоренении эгоизма, присущего роду человеческому. Он пишет: «Смысл человеческой любви вообще есть оправдание и спасение индивидуальности через жертву эгоизма» (с.505).
Итак, вырисовывается важная категория — индивидуальность, личность. Эта идея развивается дальше следующим образом: смысл чувственной любви заключается в утверждении как собственной индивидуальности, так и «другой индивидуальности». При этом семья — это «исключительная привязанность» между лицами разного пола, и к любви не имеет никакого отношения. Таков умострой Соловьева. Спрашивается: каким образом «человеческая любовь» изживет эгоизм человека, превращая его в личность, в индивидуальность? Ответа нет. Тем не менее, идея понятна — в условиях царской России, когда личность не имела никакого значения, надо было постоянно выпячивать значение человека именно как личности.
Другое дело, что Соловьев ошибался не только в методологии, но и в понимании проблемы любви-личности, что в дальнейшем вело его к очередным несуразностям. Он поднимает сверхважную тему: рода и индивидуума, с одной стороны, и тему смерти/бессмертия индивидуума/человека, — с другой. Пока, дескать, торжествует «тирания рода над особью», особь служит средством поддержания рода. Что, естественно, по его мнению, плохо. Это особенно прослеживается на низших ступенях органического мира. Но сама-де природа на более высоких ступенях своего развития ослабляет этот закон, она «в биологическом процессе стремится все более и более ограничивать закон смерти» (с.522). Если так, «то не должен ли человек в историческом процессе совершенно отменить этот закон?» (там же).
Создается впечатление, что этот философ не был знаком не только с исследованиями в области эволюционной теории своего времени, но и со вторым законом термодинамики (законом возрастания энтропии), широко обсуждавшимся всеми кругами ученых во второй половине XIX века. Он явно не понимал, что фундаментальные законы природы отменить нельзя в принципе, их можно только учитывать и, по-возможности, использовать в интересах человека. Намерение же отменить смерть означает отмену жизни: одно без другого не существует — элементарные вещи, разжеванные еще Гегелем, которого Соловьев, видимо, обошел вниманием, равно как и других диалектиков. Он пишет: «Смерть вообще есть дезинтеграция существа, распадение составляющих его факторов» (с.522). Допустим. Но далее — курьез. Он говорит о том, что «разделение полов, не устраняемое их внешним и преходящим соединением в родовом акте, — это разделение между мужским и женским элементом человеческого существа есть уже само по себе дезинтеграция и начало смерти» (там же).