— Тебе Билл сказал?
Возможно, ей стоило испытать в этот момент хотя бы какой-то, даже самый незначительный укол совести, потому что об её отъезде знали все, кроме человека, который действительно был для неё важен. Но она ничего такого не почувствовала, только перевела на Ричи внимательный взгляд, и слегка вздрогнула, когда заметила, что его карие глаза смотрят на неё в ответ.
Так они и замерли в нескольких сантиметрах друг от друга, смотря друг другу в глаза, не зная, что стоит сказать, и напрочь позабыв о тлеющих сигаретах. В этот момент Ричи очень захотелось её поцеловать, но сделать это не так, как он всегда делал шутливо, а поцеловать по-настоящему. Прижаться к её губам, провести ладонями по рыжим волосам, а потом, когда она ответит ему, притянуть к себе ближе и углубить поцелуй. Возможно, даже оставить на её шее несколько багровых засосов.
И в этот момент даже мерзкий запах клубники не смог бы ему помешать.
Но прошло несколько неловких секунд, а ни один из них так и не проронил ни слова. Беверли отвернулась от него, и потушила недокуренную сигарету о землю. В один момент она как-то поникла, и складывалось ощущение, что она чего-то от него ждала.
— Я не хочу возвращаться, — тихо проскулила она и, повернувшись к Тозиеру спиной, обняла себя руками.
— Беги отсюда, пока у тебя есть возможность.
Это были самые неискренние слова, но Ричи хотел хоть как-то подбодрить подругу. А вот отпускать её он не хотел. Он знал, что она хочет сбежать из этого города, высвободиться, и, наконец, забыть весь этот ужас, который они пережили несколько лет назад. Они все этого хотели. Но не мог же он ей сказать «Оставайся в этой дыре со мной. Здесь нет никаких перспектив, и жизнь полный отстой, но я люблю тебя, радуйся этому».
Парень и сам не заметил, как тяжело вздохнул от этой глупой мысли. Беверли повернулась к нему, и постаралась выдавить из себя улыбку, глядя на то, как лучи заходящего солнца начинали играть с его кудрями. В этот момент он выглядел ещё красивее, и эта мысль немного успокоила её.
— Но здесь остаётся тот, кто важен мне.
Это прозвучало так безнадёжно, что девушка нервно усмехнулась, а потом провела ладонью по волосам. Ричи замер на мгновение, всего на одно мгновение, стараясь не захлебнуться в накатившей на него надежде.
Весь этот разговор был таким нелепым, но ещё более нелепо выглядели они: двое подростков, достаточно повзрослевшие, чтобы защитить собственные жизни, но ещё слишком маленькие, чтобы понять, что тот, в кого ты влюблён, любит тебя в ответ.
Он поднялся на ноги и сделал несколько шагов к девушке. Сама Беверли замерла, словно окаменела. Ей начинало казаться, что она не может пошевелиться, даже моргнуть не в состоянии. Только стояла и смотрела внимательно, словно боялась упустить что-то действительно важное.
А Ричи было семнадцать, и он верил, что терять ему уже нечего.
Запах клубники захлестнул его с головой, когда он приблизился к девушке непозволительно близко, а потом клубника смешалась с привычным запахом сигаретного дыма, и Ричи подумал, что теперь этот странный симбиоз будет преследовать его вечность.
Он положил свою ладонь ей на талию, притягивая ближе, а вскоре понял, что навязчивый запах клубники не так уж плох. По крайней мере, в тот момент, когда его рука ползёт по девичьему животу, блуждая под майкой.
Он не один раз представлял, как будет целовать её. А теперь он точно знал, что сделает это ещё не один раз.
========== Ленты (Avengers; Баки/Ванда) ==========
Комментарий к Ленты (Avengers; Баки/Ванда)
Зарисовка старая, года так от 17, но по теме сборника подходит, так что пусть живет тут.
! Упоминается смерть Пьетро (это на всякий случай предупреждение)
Всё вокруг неё алое: алый костюм на стройной фигуре, алая кровь, окружающая её всюду, алая магия, лентами переплетающая её тонкие пальцы. И воспоминания её алые-алые, окрашенные в багрово-красный, тягучей жидкостью внутри разливаясь, глаза застилает своей краснотой. В чужих головах копается ежечасно, ежеминутно, ежесекундно, только бы в чужих кошмарах забыться и свои к себе не подпускать. Ведь стоит глаза закрыть, и в голове словно вспышка — мёртвое тело брата, а вокруг всё те же алые ленты.
Ей говорят — она спасает мир, но сама Ванда-то в это не верит и прекрасно знает — она не герой. Просто девочка ломанная-переломанная и алыми лентами переплетённая. С огромными ранами на душе этими же лентами затянутыми-перетянутыми и в ужасные шрамы преобразованными.
В голове у Зимнего Солдата, вернее там, что от неё осталось, память на осколки разбита и в мелкую крошку растёрта. Алые ленты в этом хаосе вьются, переплетаются, но только между собой, моменты из памяти не вытягивая. Память его похожа на пепелище костра, где старые воспоминания — те, что остались в голове ещё со времён войны, до того, как он стал оружием, — всплывают с самого дна, взрываясь своими яркими образами.
У Ванды каждый раз от всего этого в глазах рябит, но она упорно зубы сжимает и продолжает алыми лентами память Зимнего переплетать, собирая всё воедино, раз уж свои мысли она никак в порядок привести не может. Солдат от её помощи уже не отказывается, напору девчонки поддаётся, и каждую ночь тихо открывает дверь в её комнату и говорит так же тихо: «Я опять вижу их». Ванда его понимает, лишь улыбается сонно-устало и, свои длинные волосы слегка приглаживая, усаживается удобнее, начиная снова заплетать в его голове алые ленты.
Теперь Барнс для неё — словно открытая книга, которую она читает с интересом, как бы не пыталась убедить себя в обратном. Она видит его насквозь, фрагменты воспоминаний восстанавливает один за одним, начиная с войны сорок пятого. Она знает его лучше его самого, видит Роджерса, видит Романофф, видит кровь, смерть. С каждым разом алые ленты между её пальцами всё сильнее затягиваются, ведь Солдат слишком напоминает ей себя саму. Возле него только боль, смерть, кровь, и ничего, что подошло бы синонимом к «счастье» или «радость». Как и возле неё.
То, что происходило между ними, было трудно назвать любовью, практически невозможно. Для их странных взаимоотношений, когда днём они даже не смотрят друг на друга, а ночью в тусклом свете луны выскальзывают из собственных спален, чтобы побыть вдвоём, стараясь спрятаться от своих кошмаров, лишь бы не одному, больше подошло бы слово «привязанность». Впрочем, если бы кто-то спросил их, они бы оба лишь пожали плечами.
Ни Ванда, ни Баки не заметили, как алые ленты, затягиваясь узлами в сознании Барнса, накрепко связали две поломанные жизни, практически превратив их в единое целое.
Кошмары Зимнего защищают её от собственных кошмаров. Она предпочитает чувствовать его боль каждой клеткой, вместо того, чтобы чувствовать смерть Пьетро и просыпаться от ночных кошмаров. Лучше теряться в чужих, обрывочных воспоминаниях, вместо липкого страха, окутывающего с головой. Лучше слиться воедино с памятью Зимнего Солдата и раз за разом переживать горести войны и тяготы нахождения в ГИДРе, чем тонуть в собственной боли.
Ведь стоит Ванде закрыть глаза, она тут же видит обломки здания, чувствует запах гари, и перед глазами у неё неразорванная бомба с надписью «STARK».
========== Мятный чай (Miss Peregrine’s Home for Peculiar Children; Енох/Оливия) ==========
Енох терпеть не мог мятный чай. У Оливии он получался каким-то особенно приторным, а мяты было настолько много, что она перебивала вкус самого чая, и его невозможно было пить. А если учитывать, что чай всегда заваривала Оливия, то его невозможно было пить всегда. Но О’Коннор терпел, в основном, конечно, отдавал предпочтение кофе или обычному чёрному чаю с одной ложкой сахара, но, если Элефанта вдруг заваривала чай с мятой, не мог ей отказать, и глотал его через силу.
Случалось это обычно по вечерам, после перезапуска петли. Такую идею совместного вечернего чаепития предложил, как не странно, Джейкоб, а уж энергичным кивкам Эммы мисс Перегрин не смогла отказать. И теперь каждый вечер после перезапуска петли, четверо самых взрослых (по крайней мере, внешне) воспитанников имбрины, собирались в уютной беседке, которая располагалась в саду их нового дома, и садились пить чай. Эмма приносила пирог, приготовленный ещё во время обеда и надежно спрятанный от всех остальных, Джейкоб с умным видом намешивал чего-то в заварнике, а Оливия заливала это кипятком, разливая потом по маленьким чайным чашкам. Но Портман брался за заваривание чая редко, предоставляя эту возможность пиротехник, которая получала от этого какое-то необъяснимое удовольствие.