В общем, мы могли общаться спокойно и естественно, непринужденно.
Ухаживал он за мною немного свысока, не теряя своего достоинства синьора. Внешняя небрежность и беспечность маскировали отсутствие надежды на большую близость в наших отношениях.
И вот последний вечер накануне моего отъезда на родину, последняя встреча.
Я надела свой лучший наряд, а он повез меня куда-то далеко в какой-то особенный, свой любимый бар на берегу живописного озера. Пили легкие коктейли, кофе. Милый вечер с поволокой печали, с налетом чего-то несбывшегося — вроде и легкие у нас были отношения, а вот нелегко расставаться навсегда, непросто — свидимся ли когда-нибудь!
Разговор то и дело прерывался молчанием — тонкая линия грусти пунктирно окаймляла эту встречу.
Я держалась молодцом, но вдруг не смогла сдержать этот внезапно подкативший к горлу ком. Наверное, я захотела ускользнуть от этого холодного, как небытие, «никогда» и такого же леденящего душу «навсегда». Вдруг поняла, что успела привыкнуть к своему красивому сдержанному кавалеру, и сердце сжалось оттого, что вижу его в последний раз. Захотелось к себе приблизить, укоротить дистанцию, да просто узнать и понять, каков этот синьор вблизи. Впрочем, во всем ли я отдавала себе отчет по поводу того, что со мною происходило? Не знаю, я над этим не задумывалась тогда. Просто что-то животное, неразличимое накатило: нельзя расстаться «вот так» — с чем-то незавершенным, недосказанным... И я уже знала, что скажу и что сделаю, но продолжала ерзать по полированной лавке, не в силах решиться и произнести эти слова. А потом возбудила в себе азарт («посмотрим на реакцию публики в партере») и стала искать момент, чтобы произнести заготовленную фразу.
Тем временем мой почти что друг с достоинством лил в бокал «Мартини». Необязательная беседа о том о сем то и дело замирала. В одну из пауз я быстро вставила:
— Ты, кажется, предлагал мне поехать в гостиницу.
Рука с бутылкой напряглась и качнулась, а его прямой взгляд выразил не только бесконечное удивление, но и большой вопрос — не шучу ли я, не ослышался ли он. Я взглядом ответила: «Нет». Потом я стала смотреть на его руку, загадывая, прольется или нет любимая влага мимо сосуда («эх, зачем под руку сказала!»). Однако хорошее воспитание победило шок, и итальянец, быстро овладев собою, благополучно завершил процесс: не было пролито ни капли. Я получила свой стакан и сделала большой глоток, а его охрипший голос донесся до меня откуда-то издалека, словно из туннеля: «Сейчас я расплачусь.»
Мы быстро собрались. Недопитое вино осталось на столе.
Далее был красивый номер в гостинице и неширокая темно-синяя бархатная тахта, а на ней — совершенно другой мужчина, которого я не узнавала, ибо какой-то он был непривычный — без своего заносчивого достоинства. Как же он внезапно изменился! В тот вечер в гостинице я видела реально другого человека. Я же, напротив, ранее скованная его холодом, теперь как-то раскрепостилась, развеселилась и мило о чем-то щебетала, не сильно проникаясь тем, что между нами произошло. Однако, взглянув на него мимоходом, осеклась. Меня он не слушал — был в чем-то «своем», был глубоко сосредоточен на том, что внутри него происходило. Став вдруг серьезным и выйдя из состояния своей глубокой задумчивости, Джузеппе сел, выпрямившись, на край тахты и сказал с поразившей меня силой — с той, которая запоминается на всю оставшуюся жизнь: «С сегодняшнего дня ты — моя любовь!»
Тут моя очередь настала удивляться. Чего-чего — а такого неожиданно веского заявления со стороны моего холодноватого дистантного кавалера я никак не ожидала. И была в замешательстве. И глубоко тронута. И понять не могла, в чем причина для столь разительных и внезапных перемен в нем и для такого ошеломляющего признания, сделанного в несвойственных для «синьора» выражениях, не вязавшихся с привычным для меня его легкомысленным обликом. Такая. нехарактерная для западного мужчины откровенность в чувствах! А может. я просто плохо знаю западных мужчин?
Конечно, в душе я собой гордилась и даже развеселилась слегка: мол, проняла гордого синьора до самого основания, достала его до самой сути. И все же.
Зачем он это сказал? К чему были эти слова при тех-то обстоятельствах! Они ничего не могли в нашей жизни изменить!
Лишь много позже я оценила его решимость, и отвагу, и честность, потребовавшиеся для того, чтобы эти слова произнести. И еще что-то. Ведь мог же и не говорить! Но решил, захотел мне об этом сказать. Может, это было его прощание со мною? Или его вызов всему, что было против нас, всем обстоятельствам — времени, расстоянию, расставанию, всем «никогда» и «навсегда»? Он сказал: «С сегодняшнего дня. »