– Врет он Балдуин, скажи как ты это видишь, врет или нет? Мне твое мнение сейчас вдруг стало важным, говори, – нагнетая спросил Флавий.
– Врет он или нет, а наше дело к нему одно, – ответил Балдуин, словно с самого начала ждал такого вопроса.
– Он будет казнен, и я, верно, заплачу на его могиле, – тихо сказал Флавий, – иначе многого ль ты стоишь? Путь твой был не малым, а все-таки мертвый поэт будет дороже, – Флавий посмотрел на Балдуина и увидел в его глазах согласие, – вот только никто более того о тебе уж самом не напишет и не скажет слова за тебя. Командую казнь провести на холмах Иерусалима. В стране, где этого более всего хотят, – закончил он совсем тихо и глядя в пол, словно приходя в сознание.
– Синедрион велел провести казнь в Риме мой император, – растерянно произнес Балдуин.
–Синедрион мной не командует, – строго оглядев обоих, сказал император.
– Я может не совсем во время и не к месту скажу… выслушать все же вам бы надо, хоть и, наверное, знаю, что ничего не изменю этим и что самое важное, может быть, это уловить-то что оно верно так будет. Я расскажу вам одну историю, вам не нужно думать о ней сейчас и сию же секунду, но после может вы и опомнитесь и тогда она и станет к месту, – оба восседавших властителя принялись слушать и достаточно внимательно, что удивительно. Каин продолжил: – еще не так давно я жил в одном большом, но всеми неприметном доме. Именно что его никто не замечал, то и важно в самом начале. Все видели, но смотрели буквально в пустоту, само собой и меня в нем никто не видел. Кроме одного старика, который к слову, тоже дома до определенной поры не замечал. А тут вдруг смотрю он глядит прямо на меня и здоровается « здравствуй паренек» – говорит, я тоже поздоровался и смутившись ушел. На следующий день он снова увидел меня и заговорил уже дольше. Я немногое рассказывал ему о себе, а он поговорить любил. Мы стали видеться каждый день, он прямо таки доверился мне. Я то, уж подавно всем верю, такой человек. И он много чего рассказывал, из прошлой все своей жизни. Она не была у него какой-то особенной и старик он такой же обычный, но ведь и в каждой же жизни случаются моменты, абсолютно я уж теперь уверен, что в каждой, когда на миг встает выбор. Выбор всегда сложен, для него тоже, хоть у него он уже и случился и вот такие мгновения он мне и рассказывал. Уже позже я понял, чего он добивался от меня своими рассказами – он прощения у меня просил. Будто я перед ним один во всем мире и только я то, его и могу простить. Прямо я уж конечно, не говорил ничего, но по доброте моей, как он сам мне о ней говорил, я понял, что прощения он в моих словах находил.
Дед этот много рассказывал и о теперешней его жизни о доме своем и хозяйстве. Больше другого рассказывал о собаке, собачку эту я видел еще щенком, до нашего знакомства. После, уже узнав деда, собаку я не видел, но он всякий раз любил упомянуть какая она у него умная. Однако, когда я начинал спрашивать его о собаке, он немного терялся, я заметил. – Каин сделал паузу, вроде как вспоминая, будто он только сейчас что-то понял, – он прожил долго, достаточно для мужчины чтобы сказать что прошла жизнь. Перед самой смертью его, я зашел в гости. Он обрадовался мне, но даже не встал, ему было тяжело, он лежал на своей койке и я подумал – «вот ведь и умрет тут один». Действительно один, он и в доме-то во всем и дворе был только один. Незадолго до того старик перевел всю скотину и мне о том рассказал, видимо знал что помрет. Я дальше то и подумать ни о чем не мог, так мне тогда жалко его было. Мы просидели долго, иногда говорили, но больше молча, сидели и вроде как ждали. Ему уж точно было известно, чего именно мы ждали и вот он начал мне говорить – « ты ведь помнишь мою собачку? Ну конечно ты помнишь. Она померла». – сказал он. Тут и я вдруг начал прощения у него просить, будто виноват в этом как-то. Старик выслушал и рассказал, как было. Умерла она совсем давно и еще перед самым нашим знакомством. А рассказываю я это вам все вот почему, – обратился Каин к обоим, но все же сделав акцент на Римляне, – собаку старик забил. Огрел ее несколько раз палкой и насмерть. Я спросил его зачем, а он ответил, что собаку нельзя было так любить, что любил ее сильно, потому и убил. Когда же собака померла, так он и стал о ней говорить мне. Он страданием за нее утешиться хотел, упиться своим горем. Но не уж-то ради его страданий должна была гибнуть животина то? – Каин жалостливо поглядел куда-то наверх. Вероятно, слезы набежали, опустив голову, он все же продолжил, – это притча если хотите, а нет то аллюзия вам и казни вашей. Я не стану вас призывать и уж вовсе не к жалости вашей взываю, я понять вас хочу. Почему вы о мертвых лишь плачете? Собака не стала человеком, и я в большее не воскресну, – Каин подумал и про себя в тот миг, но несколько иной мыслью. Он думал о Нинти и о том что и они достойны прощения как и всякий человек, что живет свою жизнь в первый раз, а если нет, то и сам он достоин того же.