Но балет как таковой, конечно, должен быть совершенно преображен – хотя и в нынешнем виде он представляет собой некоторую радость, – по тем же причинам, о которых я говорил в отношении старой оперы. В новом балете должно быть достойное внимания действие. Это действие должно быть захватывающим настоящей фабулой, а не глупенькой сказочкой, которую не прочитаешь без скуки. Между прочим, это – самая слабая сторона балета «Футболист»1. Фабульная часть этого балета ниже всякой критики. Но самая попытка сделать этот балет – верная.
Второй, чрезвычайно важный элемент – карикатура, потому что мастерское мимо-классическое и танцевальное искусство необычайно приспособлено к тому, чтобы давать живую карикатуру. Балет должен суметь овладеть этим оружием – издевающимся танцем, изображающим различные враждебные нам типы, улавливающим их повадку и дающим ее в такой резко очерченной карикатурной линии, которая бы запоминалась.
Нет никакого сомнения, что балет будет постепенно насыщаться повышенной и символизированной физкультурой. Но дело здесь не в том, чтобы ту физкультуру, которая преображает людей, придает стройный и организованный вид нашим празднествам, дает столько радости на физкультурной площадке, на всяких стадионах, перенести на сцену. Это было бы величайшей ошибкой. Если бы на сцену переносились партии футбола или другой спортивной игры, это было бы не то, что нужно театру. Нам нужно, проникнувшись духом физкультурной стихии, ее моральной красотой и громадной красотой ее движений, дать ее художественное отражение – и в смысле художественной выразительности, и как продвижение к идеалу человека будущего во всей его красоте и гармонии. Мы должны опережать физкультуру, наши артисты должны изображать ее будущие победы.
Наконец, производственный момент. Он очень мало затронут в «Футболисте». Несомненно, что трудовой процесс, на который, конечно, поплевывала бы публика дореволюционного бельэтажа, таит в себе огромнейшую красоту движений, нужно только понять их и воспроизвести. Настоящие пролетарские балетные мастера непременно обратят внимание на эти моменты.
Сама пляска как таковая изображает страсть или победную бодрость в максимальной степени, когда то, что прежде называли «духом» и что является для нас работой высших центров мозга, настолько переполнено содержанием, что овладевает всем телом и бурно ритмизирует его. Удачно передал это Довженко, изобразив крестьянина, который идет по улице один и начинает танцевать от переполнившего его восторга.
1930 г.
Цирк
Задачи обновленного цирка*
Очень часто в кругах культурных коммунистов встречаем мы ту же неправильную оценку искусства, которой заражена и мещанская интеллигенция.
Если вы скажете, что нужно развить и распространить в народе художественный лубок, – то вам скажут: как, вы лубочное противопоставляете художественному? И человек, произносящий этот буржуазный трафарет, воображает, что говорит от высокого вкуса. Между тем как на самом деле так называемое «художество», то есть головные выдумки нашей цивилизации неравенства, очень мало в чем подняли уровень истинного художества, сказывавшегося в народном творчестве, а во многом его определенно уронили.
Если вы будете говорить о мелодраме, о театре-варьете, о цирке – вы рискуете наткнуться на презрительную гримасу. Ведь это искусство для Ванек! Это – то, чем буржуазия кормила малых сих. Это, так сказать, искусство третьего сорта, махорочное, маргариновое, даже развращающее народ. Нет, мелодраму надо заменить пьесами Чехова, варьете – операми Гуно и Чайковского, цирк – классической комедией и т. п.
Надо суметь радикальнейшим образом покончить с этой пошлой точкой зрения.
Я не хочу высказывать здесь парадоксов. Я не хочу доказывать, что мелодрама выше литературной драмы, что варьете выше оперы, что цирк выше театра. Хотя честно и откровенно сознаюсь, что имеются весьма веские аргументы в распоряжении того, кто пожелал бы эти парадоксы доказать.