Добавочным элементом к культу физической красоты тела в его строении и движениях является культ смелости. Цирк есть школа смелости. Конечно, чудовищно приучать публику к азарту путем головоломного риска человеком своей жизнью, что так часто имеет место; все необходимые предосторожности должны приниматься. Но значило бы лишить цирк части его мужественного сердца, если бы отнять у него его превосходных представителей – специалистов отваги.
Никогда, надо надеяться, не будет времени, когда люди исключительной ловкости и отваги перестали бы пользоваться шумным успехом у той великой публики, какой является толпа, улица.
Вторым элементом цирка является тот род комического, который переходит в фарс, шарж, буффонаду.
О клоунах, о тех, кто получает пощечины, писалось многократно. В цирковом мире считается общепризнанным, что толпа гогочет больше всего над зрелищем человеческого унижения и что полдюжины звонких пощечин на каждый клоунский выход – есть необходимая приправа. Это величайший вздор, и сотни раз доказано, что мало-мальски хороший комик-клоун может совершенно отбросить от себя этот наивный и отвратительный трафарет.
А в остальном нет ничего лучше клоунады. Даже так, как она есть, она представляет собою одну из вершин комического. Младший Коклен говорил мне: «У нас мало настоящих артистов; кто из нас владеет в совершенстве лицом, голосом, телом? Пять-шесть лучших клоунов в Париже! И я горжусь, что, будучи первым комиком Французской Комедии, мог бы быть не последним клоуном в Зимнем Цирке».
Клоунская школа, которую тщательно прошел Коклен-младший, даже в старости давала ему множество изумительных эффектов.
Мы отошли теперь от рабского реализма, мы снова жаждем романтики, преувеличенного жеста, стилизации. Гордон Крэг указывал на то, что придется, пожалуй, перейти от человека к марионетке, потому что единственное на сцене, что не поддается стилизации, – человеческое тело. Камерный театр Таирова энергично устремился по пути абсолютной власти артиста над телом и смело провозгласил акробатизм необходимым условием сценического творчества.
Яркие, пестрые, шумные, обладающие ловкостью обезьян, курьезно играющие чуть не на всех инструментах, окруженные послушными животными, сыплющие шутки клоуны, шуты его величества народа – прекрасное эстетическое явление. Только глубоко антидемократический буржуазный строй, только нарочитое потворство грубейшему во вкусах толпы со стороны капиталистов предпринимателей низвели клоуна чуть не на низшую ступень искусства.
Но мы требуем от клоуна большего. В обновленном цирке клоун должен иметь высокий в своем комизме репертуар. Он владеет смехом тысяч. Это огромная сила. Смех – вещь священная, радостная и грозная. Один высокопоставленный генерал, отдавая Николаю I отчет о генеральной репетиции «Ревизора», сказал: «Вульгарные слова, непристойное искажение действительности, нашлепка на носу – это не комедия, а цирк!»
Такой цирк был бы очень нужен. Но я этим отнюдь не хочу сказать, будто бы нужно театрализировать цирк. Ничуть не следует переносить на арену комедию. Но в клоунадах может и должна присутствовать вся гамма смеха, юмор, то есть кроткая насмешка, смех почти сквозь слезы, смех, соединенный с печалью, а рядом – бичующая сатира, едкий сарказм. Клоун смеет быть публицистом. Его великий праотец – сам Аристофан.
И сатира клоуна, народного шута, должна быть целиком правдива, остра и глубоко демократична.
И беззаботный смех над блестками остроумия как таковыми займет здесь свое место; и тот гомерический хохот, который, согласно Бергсону, вызывает проявление автоматичности в живом человеке, куда он относит всякую неуклюжесть, тупость и т. д. Человек не смеет смеяться над неуклюжим своим братом или над своим тупым братом. Но хорошо, когда он смеется над самою неуклюжестью и самою глупостью. А клоун изображает ему их, дает ему их в эстетической плоскости.