И все это действительно хорошо. Но ведь Париж огромный город; но ведь ухарски отделав свои номера в блистательном Фоли Бержер, где она является главным гвоздем, – она должна каждую ночь, ровно в 12 часов, явиться забавлять сотню приехавших для нее и пьющих Для нее шампанское за двойную плату – гостей.
Напасешься ли тут выдумки и темперамента? Да и справедливо ли с коммерческой точки зрения, чтобы одни получили Жозефину в ударе, а другие – Жозефину неудачную?
Поэтому у Бекер, которая кажется вся жизнью, огнем и непосредственностью, – на самом деле все давно механизировано. Она танцует с самыми смешными, то есть самыми пожилыми или чопорными из своих гостей и дарит им пальмы в горшках все большей величины, вплоть до целого дерева. Как мило! Потом она хватает женщину и пляшет с нею. Потом кружит лакея, потом тащит повара из кухни. Ах, как забавно! Но только это бывает решительно каждый вечер. Видите ли, Жозефина слишком знаменита. Хорошо какой-нибудь Глории Свенсон4, – она ведь печатается со всей своей игрой[27], а маленькая Жозефина должна сама себя копировать для сотни тысяч людей. Хотят посмотреть ее живую, и она размножает свою жизнь, механизируя ее.
У нее, бедняги, еще каждый день дансинги в 4 часа в Булонском лесу, и там, как в кабачке, как в мюзик-холле, своя программа на год, на два! Программа неизменная, как обедня в церкви. Ведь успех не исчерпался, менять рискованно – вдруг меньше понравится.
Огромная жизненная сила молодой мулатки выносит эту пытку, как выносят ее каждый вечер обольстительно улыбающиеся плясуньи по канату.
Но как она ни мила, а смотря на нее, думаешь: «Поймали тебя, радужную бабочку с далеких душистых островов, и теперь, покрыв твою жизнь лаком, продают ее каждому маленькими ломтиками, всегда одинаковыми, как какую-нибудь жгуче наперченную колбасу, чтобы у каждого соленой пряностью вызвать немного охоты к жизни, немного неопределенного аппетита к любви, к авантюре, к путешествиям или мечтам о них».
1927 г.
Раззолоченная обнаженность*
Европа и Америка все еще полны разговорами о кризисе театра и его умирании. Театр в Европе действительно как будто, умирает, но умирает медленно и, как всегда это бывает при медленной смерти, с трудом и мучительно.
<…> Быть может, мужественному Пискатору удастся в Германии осуществить настоящий революционный театр. Мы тогда от души поздравим его. Господствующий же класс способен разве на создание от времени до времени грубо тенденциозной пьесы, приноровленной к тому, чтобы быть в то же время забавной. В остальном он только развлекался сам и ищет, путем развлечения, отвлекать от всего серьезного и широкую публику.
<…> Великий кино – и, заметьте, как раз, пожалуй, наихудшими своими произведениями и сторонами – тяжело бьет по театру как месту развлечения… Но и в области непосредственного лицедейства, зрелища, даваемого живыми людьми, театру нанесен сокрушительный удар обозрениями, мюзик-холлами, выросшими из когда-то скромной младшей сестренки театра – шантана.
Обозрения нового типа, возникшие сначала в Америке и Англии, а потом перебросившиеся во Францию, в первое время после войны стали пожирать театральную публику и бесконечно превзошли своей притягательной силой даже лучшие из театров. Но этого мало: они теперь закрепляют свою победу. В свою раззолоченную обнаженность, такую бесконечно тупую и варварскую, они постепенно начинают вносить все больше подлинного изящества; начинают вырабатывать постепенно мастера-декоратора, мастера-сценариста, мастера-музыканта, мастера-артиста, – именно для такого «Обозрения». В средствах здесь нет отказа. Можно сказать, что при умелом руководстве чем больше сотен тысяч брошено на постановку, тем больше будет барыш. А там, где бьют золотые ключи из-под земли, конечно, возможна не только оголтелая пышность нуворишей, но и постепенное художественное оформление если не всей массы «Обозрений», то лучших из театров, занимающихся этим делом. В последнее мое пребывание в Париже (что греха таить) я иногда с большим удовольствием смотрел на эти феерии человеческого изобретательства, до фокусного совершенства доведенной техники. Еще недостает «Обозрению» подлинного остроумия, еще сильно невыгоден для него контраст с прежним, в сущности, бедным материально, но богатым подлинно искрящейся веселостью кафе-концертом. Однако, придет, вероятно, и это. Само собой разумеется, буржуазное «Обозрение» всегда останется простым развлечением, или, вернее, будет становиться все более сложным развлечением. Но так как театр [за рубежом] свою идеологическую силу потерял, то ясно, что, оставленный конкурировать со своим противником только в области развлечений, он терпит поражение за поражением.