Среди различных жанров, обретавших на советской эстраде новую, большую жизнь, два были, пожалуй, в сфере особенно пристального и любовного внимания Луначарского, и не только оттого, что по самой своей природе были близки его эстетическим интересам, но и. потому, что далеко не всеми они тогда причислялись к специфически эстрадным жанрам. Между тем органичное включение их в орбиту именно эстрадного искусства немало содействовало подъему его общего художественного уровня, разносторонности, общественному резонансу. Это – искусство звучащего слова и эстрада музыкальная в самом широком ее понимании, отнюдь не ограниченная одними выступлениями музыкальных эксцентриков, которые некогда лишь и считались соответствующими специфике эстрады (а все остальное уже, мол, не эстрада, а «академия», филармония).
Если справедливо суждение, что искусство звучащего слова лишь у нас и только в послеоктябрьские годы как бы обрело свое второе рождение, впервые став подлинно массовым видом искусства (а это, бесспорно, справедливо), то не менее верным будет сказать, что у самого начала начал его, став первым страстным его пропагандистом, был Луначарский. В дни первой Октябрьской годовщины в Петрограде был открыт первый в мире Институт живого слова, а год спустя в Москве – Институт декламации. Луначарский принимает ближайшее участие в их организации. За месяц до открытия Института (первоначально названного Курсами) живого слова состоялось заседание его организационного комитета. «Присутствовавший на заседании А. В. Луначарский, – сообщалось в отчете о заседании, – дал работе курсов новое, широкое, весьма интересное направление: осветить живым словом преподавание в общей школе словесности, которое велось до сих пор мертво. Затем, по мнению А. В. Луначарского, открываемые курсы должны поставить себе целью расширить и развить у человека его возможности для выражения своих чувств и заражения своими чувствами, для творчества словом, для импровизации и обратить внимание на гигантское значение в настоящее время агитационных задач»35.
Программный характер носило выступление Луначарского на открытии этого института, состоявшемся 15 ноября 1918 года. Живым предвидением будущего (и не такого отдаленного, как могло еще казаться) прозвучали его слова: «Я совершенно убежден, что целая бездна художественных наслаждений, психологических глубин, сокровенных красот выяснится перед той культурой, которая будет культурой звучащей литературы, когда поэты, как древние трубадуры, будут петь свои произведения, когда вновь написанные повести и романы будут читаться на народных празднествах при множестве людей, которые будут определенным образом на них реагировать».
На ту же тему, с новым, интереснейшим поворотом мысли, он выступал и на открытии московского Института декламации, перед которым ставилась, по его словам, важнейшая государственная задача – подготовка «художников чтения, мастеров звучащей поэзии, способных нести это искусство в массы», ибо «если слово ценилось даже в эпоху буржуазного индивидуализма, то как же оно должно цениться в эпоху социалистического строительства, в которой человеческое слово приобретает великое, неумирающее и вечное значение».
Рассматривая в этих выступлениях наряду с общими организационно-творческими вопросами и ряд проблем специфических свойств и внутренних ресурсов жанра художественного чтения (как нередко его называют), Луначарский в дальнейшем возвращался к ним неоднократно. В середине 20-х годов в статье «О поэзии как искусстве тональном» он глубоко анализировал различные формы и способы звучания на эстраде художественных произведений, выдвигая, в частности, предложения о разработке совершенно новой формы «тональной поэзии», претворения музыкальных произведений в звучащие поэтические образы. От теории – к практике, и, не останавливаясь на соображениях теоретического плана, он пишет ряд словесных парафраз на музыкальные произведения, в числе которых и поэтические «сонаты», и «слова для песен без слов» (на музыку Шуберта, Баха), и текст коллективной декламации «Героическая соната № 3». Точно так же. не ограничиваясь призывами к поэтам и писателям создавать новые произведения, специально предназначенные для чтения с эстрады, он считал полезным хотя бы в порядке эксперимента, отнюдь не претендовавшего на то, чтобы считаться образцовым, показать личный пример участия в подготовке нового чтецкого репертуара.