Общая методология науки сама по себе не может рассматриваться как ключ ко всякого рода научным открытиям, но она обладает свойством направлять и корригировать научные исследования. Эту ее роль можно сравнительно легко понять при рассмотрении приводимых нами ниже примеров.
Структуралисты обычно ставят знак равенства между логической доказательностью и сущностью предмета или явления. Но это положение фактически не согласуется с принципами марксистской философии и марксистского диалектического метода.
Логически правильные утверждения, относящиеся к области самой логики (и математики), в свою очередь поддаются содержательным (вещественным) интерпретациям. Но правильные по своей логической форме связи могут иметь место, разумеется, и в случае умозаключений, построенных на заведомо неверных посылках (соответственно неверными будут и полученные результаты). Могут создаваться и непротиворечивые, т.е. логически правильные теории, не отражающие, однако, объективной действительности. Отсюда следует, что класс логически правильных структур мышления и их элементов, истинных в содержательном смысле, и класс всех истинных научных теорий совпадают, но класс логически правильных суждений, умозаключений и теорий, вообще говоря, шире класса истинных утверждений. Поэтому логическая правильность содержания мышления – необходимый, но недостаточный признак его истинности.
Можно привести немало примеров, когда логическая непротиворечивость теории соединяется вместе с тем с ее несостоятельностью. Нельзя сказать, что теоретическая концепция марризма сама по себе была совершенно не логична. Она содержала постулаты, логически между собою связанные. Если язык надстройка, то он классовый, поскольку всякая надстройка классова, если смена надстройки связана со сменой общественной формации, то и развитие языка отражает смены общественных формаций, если ликвидация надстройки представляет скачок в новое состояние, то и развитию языка свойственны такие же стремительные скачки и т.д. Может быть сделан вывод, что логическое следование какого-либо суждения из других еще не решает вопрос об объективной истине, оно обеспечивает только логическую правильность. Если же мы выводим наши суждения из суждений, истинность которых уже доказана, выводное суждение само становится достоверным. В приведенном случае исходное суждение – язык надстройка – было неверным.
Провозглашение взаимозависимости элементов языковой системы является, как известно, одним из краеугольных камней структурной лингвистики. Однако полностью это положение ничем не доказано. Если в области грамматического строя изменение числа наклонений не производит никаких сдвигов в системе предлогов, то и в звуковой системе уменьшение числа гласных может не произвести никаких изменений в системе аффрикат.
Некоторые советские лингвисты, в особенности Ф.П. Филин, Т.А. Дегтярева, Р.А. Будагов и др.[30], утверждают, что все изменения в языке имеют внешние стимулы. Язык необходимо изучать в неразрывной связи с историей общества.
С точки зрения общей методологии такие утверждения нельзя считать правильными.
«Во-первых, – замечает В.А. Звегинцев, – изучение языка не может быть ограничено только историческим аспектом. Во-вторых, изучая язык и историю народа в тесной связи друг с другом, нельзя забывать о специфике закономерностей развития, свойственных, с одной стороны, языку, а с другой стороны, носителю этого языка – народу»[31].
Следует также иметь в виду, что изменяться язык может не только благодаря действию внешних импульсов. Часто изменения вызываются сугубо внутренними причинами. Интересно было бы знать, в результате каких внешних импульсов устанавливаются в языке определенные закономерности дистрибуции фонем или выравнивание форм по аналогии.
Г.К. Ципф исследовал закономерности, связанные с частотностью различных языковых явлений. Он установил некоторые, довольно любопытные закономерности, например, зависимость частотности употребления слова от его длины: наиболее короткие слова чаще употребляются в речи[32]. От частоты употребления слово может сокращаться. Сходные закономерности наблюдаются и в употреблении фонем: труднопроизносимые и сложные фонемы употребляются значительно реже, чем легкопроизносимые, например, глухие смычные встречаются реже, чем звонкие, долгие гласные – реже, чем краткие (Там же, с. 77). При изменении звуков менее сложные фонемы могут сохраниться. Ни один звук не может иметь стопроцентной частотности (см. с. 85).
30
См., например:
32