Снейп шевельнулся — Гермиона в панике подумала, что он сейчас проснётся — но он только толкнулся боком в её бедро и продолжил спокойно спать.
«Он не делал этого, — подумала Гермиона. — Он никогда не пытался намеренно меня обидеть».
И всё же в комнате пахло древесным дымом, старый кирпичный дом был сырым, как разваливающийся средневековый камень, и Гермиона могла поклясться, что слышала уханье совы, перед тем, как снова уснула рядом со Снейпом, когда свет за мутным окном наконец стал темно-серым.
***
Она проснулась раньше Снейпа, оделась раньше него и вышла из дома, пока он ещё спал. Только на полпути к магазину она вспомнила, что на дворе первое января и магазины не работают. Окоченевшая от холода и досады, Гермиона нашла парк и уселась на твёрдую холодную землю под хилым рододендроном, смотря, как молчаливые люди — призраки ночного загула и раннего продуктивного утра, бредут мимо в зимних пальто или вчерашних коротких платьях и на высоченных каблуках.
Только одна мысль стучала в голове:
Снейп.
Она все ещё чувствовала себя потрясённой, раздавленной (проклятая простуда только теперь по-настоящему дала знать о себе, захватив голосовые связки, скребя в горле длинными острыми когтями). В голове стоял туман, но не только из-за вчерашней выпивки.
Она переспала со Снейпом.
Гермиона соврала бы, сказав, что не думала об этом раньше. Ещё до того, как она схватила и притянула его лицо к своему в том пансионе в Уилтшире, она представляла себе, каково это — быть с кем-то, кто знает её, понимает её и, кажется, не испытывает к ней жалости, в отличие от вереницы её рыжих бойфрендов и случайных связей. Снейп был не очень опытен — он примерно так и сказал ей сразу, прежде чем вообще пустил её подняться по лестнице. А потом кровь вдруг прилила к его бледному лицу от ужаса, что он неправильно понял её просьбу. Но он всё правильно понял. И он повел её в свою маленькую спальню, шумно дыша, по-прежнему пряча свое тонкое тело в глубинах чёрного шерстяного пальто.
Гермиона гадала, как Снейп отнесётся к произошедшему в свете дня.
Что он сделает, когда она вернется в тупик Прядильщика? Выставит её вон, закроет дверь на засов, прокричит через исцарапанное окно, чтобы она уезжала домой и не возвращалась больше? Сейчас Гермиона полностью отдавала себе отчет в том, что вчера они оба были пьяны. Но Гермиона знала, что инициатором была она, это она дала делу ход. Муть, кружащаяся в желудке, остро напоминала о том, что, во-первых, ей хотелось бы, чтобы они оба были при этом трезвы, а во-вторых, ей казалось, самую чуточку, будто она воспользовалась ситуацией. По какой-то глупой причине она надеялась, что полная сумка продуктов и жирный, плотный английский завтрак отчасти сгладят неопределённость их связи и вернут их на прежние позиции. Но магазины были закрыты, а местные ресторанчики ещё не распахнули свои двери навстречу похмельным гулякам, отмечавшим Новый Год.
Когда холод стал нестерпимым, Гермиона постучалась в дверь дома в тупике Прядильщика.
— Магазины закрыты, — сказала она, прежде чем Снейп успел спросить, где она была. Он не выглядел ни озабоченным, ни раздражённым, его лицо просто… ничего не выражало.
Дело было ещё хуже, чем она думала.
Тем не менее, он заварил чай, они позавтракали сухими хлопьями, и никто не проронил ни слова о прошлой ночи. День прошёл почти так же, как все предыдущие дни: в тишине за книгами, теориями и замечаниями. Гермиона посасывала липкие леденцы, которые нашла на дне своего рюкзака. Снейп не ворчал, когда она кашляла, забыв прикрыть рот рукавом.
В какой-то момент она обнаружила, что рисует карикатурную Гермиону в своём дневнике, а Снейп низко склонился над её плечом, дыша ей в ухо и, видимо, не замечая, как она напряглась от его близости.
— Что вы делаете? — спросил он.
— Это Другая Гермиона. — У Другой Гермионы была такая же огромная копна волос, но два её передних зуба не доставали до нижней губы, как было в реальности. — Если она существует или существовала, эта другая Гермиона. Я записываю всё, что мы знаем обо мне — о ней, о её мыслях, чувствах, прошлом и так далее. То, что я помню и что оказывается бессмысленным применительно к моей жизни.
— Годная мысль, — заметил Снейп, и она покраснела от неявной похвалы.
Она продолжила рисовать. Рисовала Гермиона не так хорошо, как Дин — это он сделал набросок единорога от 20 мая и грифона от 3 июня. Но таким удовлетворением было излить своё разочарование чёрными чернилами, сделав глаза Другой Гермионы тёмными, изогнув уголки её губ во всезнающей ухмылке.
Рядом с рисунком она начала свой список:
Другая Гермиона Грейнджер:
Волшебница, в некотором роде. Владеет орудием того, что мы можем называть «магией», и умеет делать то, чего не умею я.
По-видимому, влюблена в парня по имени Рон, что объясняет мою склонность к рыжеволосым.
Знает Северуса Снейпа?
Не сумасшедшая.
На предпоследней строчке она заколебалась, почти написала «Боится Северуса Снейпа», но передумала. Впрочем, Снейп увидел своё имя и спросил:
— Что вы помните обо мне?
— Вы появлялись в моем сне. Не знаю, реальным ли он был, то есть — не знаю, свидетельствовал ли он о том, что мы… не можем… вспомнить. — Она нажала на бумагу сильнее, и над «С» в слове «Снейп» расцвела клякса. — Думаете, мы с вами встречались?
— Мне не снятся сны, — ответил Снейп.
Гермиона уже рисовала его, обращаясь с чертами его лица гораздо бережнее, чем обошлась со своими.
«Другой Северус Снейп», — написала она большими буквами и подчеркнула длинной летящей вниз линией.
Затем взглянула на Снейпа, не представляя, что писать дальше, кроме «Профессор?» — и даже это она написала с неким трепетом, начиная подозревать, без всяких доказательств противного, что Снейп должен быть именно её профессором. Об этом она совершенно не желала думать сейчас, только не сейчас, не после, не… никогда.
Снейп глянул на страницу, насупился.
— Я не знаю, — сказал он.
«Лили Эванс», — написала Гермиона под его именем, и Снейп издал неопределённый звук, но не возразил.
— Неприязнь к змеям, — признался Снейп, и Гермиона записала это под именем Лили, а также «Олень» и «Неверный Дом?».
Помолчав ещё немного, Снейп вздохнул:
— Иногда мне кажется, что этот мир ещё добр ко мне — добрее, чем был бы мир магический.
— Это почему? — спросила Гермиона, по-прежнему держа перо наготове и не зная, что писать.
— Не думаю, что магия мне помогла бы.
Она постучала кончиком пера по бумаге, и чернила расплылись по полям страницы.
— Вы мне не верите, — сказал он.
— Не знаю.
— Если Другой Северус Снейп, — его голос был ироничным и слегка горчил, — родился от того же отца, сомневаюсь, что его детство было чем-то лучше моего.
— Может быть, вы бы завели друзей получше, — сказала Гермиона, пытаясь приглушить свое разочарование. Ведь именно он, когда развеялись первые сомнения, казалось, так жаждал найти то, что они искали. Именно он, когда она никак не могла подобрать слово для этого ощущения иного, так быстро предложил слово «Власть». — И не попали бы в тюрьму, и имели бы успешную, приносящую удовлетворение карьеру.
Она была уверена, что было ещё что записать, но Снейп больше ничего не предлагал. Гермиона набросала несколько их теорий под заголовком «Что с нами произошло?» (все они казались глупыми): изощрённая теория о потере памяти и заговоре, теория о путешествии во времени и (Снейп хохотал) теория о клонах. «Коллективное безумие» попало в список тоже, но только в самый его конец. Потом Гермиона быстро начеркала список предметов. Деньги — потому что её всё поражало, что Снейп, похоже, был очень плохо знаком с британской валютой, при том, что прожил в Англии всю жизнь. Палочки — рассказ Снейпа о рождественском подарке от Лили задел какую-то знакомую струну. И фамильяры. Косолапка. Снейп упоминал о её кошке раньше: он думал, что Косолапка должна быть не женского пола, более того, что она должна была уже помереть от старости. Возможно, предположил он (уже мягче, когда она перестала неистовствовать при мысли, что её ненаглядная питомица должна гнить в земле), у Другой Гермионы тоже была Косолапка, но та Косолапка была самцом. Вроде и глупо, но Гермиона всё равно записала. В Косолапке, пустоголовой кошке с приплюснутой мордой, имевшей привычку неверно рассчитывать расстояние между кухонным столом и стойкой, определённо не было ничего похожего на магию — или мозги, если на то пошло. Впрочем, наверное, так и должно быть, если кошка — всего лишь оттиск жизни Другой Гермионы, а не Настоящей Гермионы.