Кем бы ни была Настоящая Гермиона.
Снейп вернулся к своей книге, и Гермиона почти уже снова взялась за толстый том Батильды Бэгшот, но вместо этого перевернула страницу в дневнике и нарисовала пару глаз. У неё не было зелёных чернил, но она нарисовала глаза так точно, как могла: миндалевидной формы, поразительно знакомые и мгновенно узнаваемые — хотя она встречала их обладательницу всего два раза в жизни.
«Другая Лили Эванс», — записала она над чернильным взглядом, а ниже — когда была твёрдо уверена, что Снейп погружен в собственную работу и непоколебимо сосредоточен: «Убита».
***
Гермиона не думала, что Снейп пригласит её в свою комнату ночью. День прошёл в комфортном негласном соглашении не обсуждать чувства, и ни в один из их разговоров не закралось ни единое упоминание секса. Поэтому она так удивилась, когда — огонь еле теплился, и старые гниющие часы на каминной полке били полночь — Снейп отодвинул свои книги и кружку с чаем в сторону и спросил, готова ли она идти спать.
— О. Ой! — сказала Гермиона, и Снейп широко раскрыл глаза.
— Вы не обязаны, если не хотите, — сказал он. — Само собой.
— Нет, — поспешила разуверить его Гермиона. — Нет. Я хочу.
Потом, после того, как их дыхание замедлилось, и перед тем, как они уснули сном без сновидений, но полным надежды, Гермиона сказала:
— Это словно очень хорошая книга.
Шелест простыней в темноте — Снейп повернулся к ней лицом, тихонько придвинувшись. Покрывало соскользнуло с их плеч.
— Вы о чём? — Он ёрзал, комкая руками простыню — нервная привычка, которую Гермиона не замечала, когда они просто спали в одной комнате. Скрывал он свой дискомфорт раньше или нервничал как раз от её близости?
— То, что я помню, — ответила она. — Сны, ощущения. Нереальные и реальные одновременно. Не всегда хорошие. Но всегда с оттенком разочарования, что однажды история закончится.
Снейп никак не отозвался, только откинулся обратно на подушку, тяжело вжимаясь в неё макушкой, прогибая изголовье.
— С вами когда-нибудь такое бывает? Я знаю, что у вас был… олень. А в Неверном Доме что-то произошло с нами обоими. Но какая часть Другого Снейпа — книга, которую вам не хочется закрывать?
— Вы смешали свои метафоры в кучу, — проворчал Снейп.
— Неправда. Вы просто хотите, чтобы я замолчала.
Она протянула руку и нерешительно положила её ему на бок, притягивая его бедро обратно, прижавшись пальцами ног к его икре. Их близость всё ещё ощущалась хрупкой, способной рассыпаться от одного неверного слова или непродуманного прикосновения в темноте. Её запястье было расслаблено, подушечки пальцев мягко касались его выступающего ребра.
Снейп не возражал. Но и не такого ответа она от него ждала.
— Лили Эванс, — сказал он, наконец, сухим шелестом, шёпотом. Его тело лежало неподвижно под её рукой, будто сердце его перестало биться, и кровь перестала течь под кожей. — Самое правильное, что было в моей жизни.
— Лили Эванс, — повторила Гермиона.
Конечно, Лили Эванс.
— Вы сами спросили. — По его голосу не похоже было, чтобы он сожалел о сказанном.
— Знаю, — откликнулась Гермиона, пытаясь придушить внезапную боль не только от его ответа, но и от того, что она знала заранее, каким этот ответ будет, точно знала имя, которое произнесут его губы, прежде чем сам он даже подумать успел.
***
Гермиона вела себя странно. Снейп полагал, что странно она себя вела часто, и простуда, скорее всего, делу не помогала. Однако он догадывался, что лгать она не очень умеет, а чихание, кашель и сморкание не объясняли того, что она стала избегать его взгляда после третьей вместе проведённой ночи. Неужели всё было так уж плохо? Она не возражала. Она даже сама это предложила — слава Богу. Да, это было странно, эта их… близость. Относительно внезапный скачок — из натянутой дружбы в его скрипучую узкую кровать. Она бодрилась, несмотря на простуду (и на то, что второго января проснулась в одиночестве, потому что ему мешал спать её храп)… но что-то она утаивала, что-то было не так в том, как она говорила с ним, вернувшись из магазина с контейнером молока к чаю на следующий после Нового Года день.
— Надо было мне сходить, — сказал Снейп. Гермиона открыла дверцу холодильника, прилагая чрезмерную силу, швырнула пластиковую емкость на пустую полку и снова захлопнула дверцу. — В чём дело?
— Ни в чём, — пробурчала она. Не глядя на него, Гермиона сбежала в прихожую и взлетела вверх по лестнице. Пол над его головой заскрипел и успокоился — она плюхнулась в кровать. Снейп постоял, положив руку на холодильник, шатавшийся на неодинаковых ножках, и раздумывая, не был ли приглашением стук стойки кровати о пол, но, услышав сверху отрывистый кашель, устроился на диване в гостиной с одной из похищенных Гермионой библиотечных книг.
— Я купила билеты на поезд, — сказала она, спустившись в гостиную через несколько часов, когда Снейп как раз начал готовить ужин (запеченная фасоль на тостах). Гермиона тяжело сопела. — На полдесятого завтра утром.
Сердитый у неё голос или просто сиплый?
— Спасибо, — почему-то чувствуя раздражение, Снейп выложил половину фасоли на кусок белого хлеба.
— Поездом мы проедем большую часть пути. Дальше автобус и такси.
Согласно промычав, он протянул ей её тарелку. Она взяла.
Гермиона не двигалась с места. Она приподняла тарелку обеими руками, словно благодаря его, затем сказала:
— Когда вы сделали себе татуировку?
Снейп вздрогнул от неожиданности, но старательно не смотрел ей в глаза, накладывая себе свою порцию ужина.
— Вы бы поверили, если бы я сказал, что в тюрьме?
— Разве что вы сидели вместе с очень талантливым мастером-татуировщиком, — ответила Гермиона. Она отставила свою тарелку в сторону и, не спрашивая разрешения, схватила его за руку. Пальчики заскользили по его большому пальцу, мимо костяшек, по чувствительному к щекотке сгиба запястья, самому запястью — сдвигая его рукав к локтю.
Татуировка выцвела, но оставалась на месте — и всё ещё горела порой, хотя Снейп знал, что ему это только кажется. Гермиона провела ногтями по внутренней стороне предплечья, обводя стилизованные крылья, крючковатый клюв, тронув кончиком пальца бусинку глаза.
— Ворона? — спросила она.
— Ворон, — ответил Снейп, резко вдохнув, когда она ухватилась за его локоть другой рукой и провела пальцами по сухожилиям. От неё сильно пахло эфирными маслами — ментол, чайное дерево — и голос её звучал лучше, чем днём, чище, носом она шмыгала гораздо реже.
— В школе? — Она наконец встретилась с ним взглядом. Её глаза уже не слезились, были ясными, искренними и блестящими, без единого намека на прежнюю странность.
— Мы с друзьями питали некоторое пристрастие к По.
— Унылый товарищ, — улыбнулась Гермиона.
— Весьма.
— Знаете, — Гермиона дёргала за одну из его пуговиц, распуская петлю, — так уж получилось, что мне нравятся врановые. Непонятые существа.
— Очень похоже на моих школьных товарищей, — горько отозвался Снейп.
Гермиона нахмурилась.
— Думали когда-нибудь свести? — Она опускала его рукав обратно к запястью, разворачивая ткань («Как презерватив», — почему-то подумал он). Похлопав его по руке, она сунула руки в карманы, и оказалось, что Снейпу не хватает ощущения её тёплых рук на своей прохладной коже. В последние две ночи наверху (только наверху, только в его кровати, только ночью, только в умирающем свете уличных фонарей, сочащемся сквозь тонкие занавеси) она взяла в привычку искать на нем шрамы, жемчужные рубцы, тонко змеящиеся под кончиками её пальцев. Её губы касались его спины, рук, бугорков на шее — воспоминание о ночи, когда местной шпане попал в руки пневматический пистолет. Уважительно, словно Снейп был солдатом, вернувшимся домой с войны. Она тогда трогала отметины его бурного детства с таким благоговением, с таким печальным пониманием. А теперь её глаза, прикованные к ткани его рукава над вытатуированным вороном, горели яростью. — Это сейчас возможно. Лазером.