Огромной редкостью для медиевиста, изучающего человеческую личность, является столь огромный материал о детстве и фантазиях его объекта, описанные его же собственными словами. Проблемой является то, как использовать этот материал, ибо специалисты далеки от согласия в объяснении развития человеческой личности, перенесение современных концептов на культуры прошлого — процедура, по меньшей мере, сомнительная, а «психоисторикам» еще только предстоит обработать достаточно обширное поле свидетельств, чтобы обеспечить удовлетворительную проверку, сравнение и обобщения. Читатель должен знать, что нижеследующее исследование личности Гвиберта — это не научно-психологический портрет личности. Впрочем, историки и биографы давно согласились с Уордвортом, что ребёнок — отец взрослого. Исключить влияние детства из нашего анализа личности Гвиберта означало бы разбить наши попытки увидеть его как цельную личность.
Ранний период жизни Гвиберта во-многом не типичен по сравнению с жизнью других мальчиков его круга. Прежде всего, он был облатом[62], принёсшим обет службы Господу с самого рождения, и с тринадцати лет он был послушником Бенедиктинского Устава в высокодисциплинированном монастыре. Монастырское воспитание с раннего возраста привело к развитию «монашеской личности», в которой дисциплина общины со временем превратилась в самодисциплину и монашеские ценности были интериоризованы. Знать, «белое духовенство» и те, кто стал монахами в более позднем возрасте, подобного воспитания не имели. Когда Гвиберт пишет о жестоких насилиях знати, о буйном нраве и распущенном языке Гальтерия, епископа ланского, о проступках монахов, что пришли в Сен-Жермер в зрелом возрасте, он пишет о людях, имевших совсем иное воспитание в юности.
Облаты обычно воспитывались в своих монастырях, но Гвиберт провёл первые двенадцать лет своей жизни в кругу военных в оппидуме[63] Клермон. Мальчики из воинской касты рано приучались к ценностям их группы: чести, дерзости, личной преданности предводителю, побратимству, семейственности, и юные нобили проводили свою «юность» в горячих и беспечных подвигах, которые готовили их к суровой жизни в походах и замках.[64] Гвиберт видел этот мир мелкой знати и впитал в себя амбициозность, понятия о чести, уважение к статусу знати и кровным узам. Он сам сознаётся в своих амбициях, его история крестового похода осуждает тех рыцарей, что нарушили воинский кодекс, он гордится связями, которые его семья имела с высшей знатью. Насколько глубоко Гвиберт впитал идею семейной солидарности, видно из его обвинений в адрес «страстно пекущихся об успехе других, не только членов своей семьи, что уже плохо, но и тех, кто не связан с ними, что ещё хуже».[65] Но Гвиберт не смог бы быть членом этого грубого мира чести и земных успехов. Он не воспитывался вместе со своими родными и двоюродными братьями, хотя старший двоюродный брат пытался взять его под свою опеку. Его мать и наставник заботились, чтобы он всегда был мальчиком на побегушках, одетым в свой монашеский наряд. Его мать даже потребовала, чтобы у его наставника больше не было других учеников. Его отец был человеком жестоким и распущенным, и мать имела твёрдую решимость, чтобы её младший ребенок имел иное будущее. Только в ярких и высокохудожественных повестях о крестоносцах и о своей жизни Гвиберт мог выразить восхищение перед войной и сексуальностью.
Гвибертовы описания жизни знати и его комментарии к ней раскрывают конфликт между ценностями знатных мужчин и ценностями, которые он усвоил от своей матери. Мужчины жили в мире жестокости, хвастовства, разврата и неверия. Как представитель знати, его мать разделяла некоторые ценности своего класса; Гвиберт подчёркивает ее красоту и описывает её вкус к хорошей еде и красивым нарядам, хотя она и носила впоследствии власяницу под своей верхней одеждой. Но своим почтением к религии и половой непорочности она отличалась от носителей мужского кодекса поведения. Этот конфликт между мужскими и женскими ценностями был столь же обычен в средние века, как сейчас в южной Италии, области, во многих отношениях средневековой.[66] Особенным в детстве Гвиберта было то, что он не имел отца в качестве модели мужской независимости; если бы он был жив, говорит Гвиберт, он нарушил бы обет и воспитал бы его скорее к воинской, а не к монашеской жизни. Ближайшее мужское влияние шло на Гвиберта от его учителя, бесполой личности, зависимой от матери Гвиберта и разделявшей её религиозные ценности. Гвиберта не вдохновляли на соревнование со сверстниками, как не разрешали ему и наслаждаться их дружбой. Без отца, который мог бы позволить нарушение материнского кодекса поведения, и без друзей, которые могли бы научить его нарушать эти правила или вдохновить его сбежать, Гвиберт вырос с неразвитым чувством того, что эталоном примерного поведения является одобрение ровни или других людей; вместо этого он сделал ценности, которые усвоил от матери и наставника, а затем от монашеской братии, неотъемлемой частью самого себя.
62
Облат — лицо, посвятившее свою жизнь служению Богу, следующее определённой монашеской традиции, но не принёсшее монашеского обета, то есть формально не ставшее монахом.
63
Оппидум (оппид) — кельтский город-крепость периода Римской империи, окруженный рвом и земляным валом. Здесь под оппидумом подразумевается замок Клермон.
64
См.: Georges Duby, "Dans la France du Nord-Ouest. Au XIIe siecle: les 'jeunes' dans la societe aristocratique," Annales, Economies-Societes-Civilisa-tions, XIX (1964), 835-846, англ. перевод: Frederic L. Cheyette "The 'Youth' in Twelfth-Century Aristocratic Society," in Lordship and Community in Medieval Europe (New York, 1968), pp. 198-209.
66
Медиевисты найдут очень любопытные параллели в: Anne Parsons, ”Is the Oedipus Complex Universal? The Jones-Malinowski Debate Revisited and a South Italian 'Nuclear Complex’ ”, The Psychoanalytic Study of Society, ed. Warner Muensterberger and Sidney Axelrad, III (1964), 278-326.