По возвращении "Кино Семенович" сделал фильм, текст титров предложил написать Борису Андреевичу. Руководил работой С. Васильев, один из братьев Васильевых, авторов "Чапаева". В "Кинонеделе" от 9 декабря 1924 года сообщалось, что состоялся просмотр фильма "Экспедиция на Шпицберген".
Подводя итоги, С. Лебедев, в частности, пишет: "Убедился я и в том, какое огромное значение в кинематографе принадлежит тексту. Лаконичные титры, написанные Б. Пильняком, отличались тонкостью и емкостью. Ничего не убавишь, не прибавишь".
В "Заволочье" Пильняк пишет о себе в третьем лице: художник Лачинов. "Только за три дня до отъезда в Архангельск он узнал об экспедиции и в три дня собрался, чтобы ехать". Чем-то личным веет и от фразы: "...и от времени, от встреч, от людей, от привычки, что за тобой наблюдают, - такая привычно-красивая манера ходить, говорить, руку жать, улыбаться, - где-то там перед славой сохранился такой простой, здоровый и радостный человек, богема, студент, сын уездного врача, выехавший когда-то из дому, в Москву, в славу, да так и застрявший в дороге, потерявши дом".
После "Заволочья" и "Непогашенной луны" прошло три года. За это время у Бориса Андреевича вышли: "Собрание сочинений" в 6-ти томах (1929); первый том начавшегося нового 8-томного собрания; книги "Мать сыра-земля" (1926); "Заволочье", "Корни японского солнца", "Очередные повести", "Расплеснутое время", "Рассказы", "Рассказы с Востока" (все 1927); "Китайская повесть" (1928) и множество отдельных рассказов и повестей. В 1929 году в Берлине в издательстве "Петрополис", где печатались советские писатели, вышли "Штосс в жизнь" и "Красное дерево".
Ни одно из произведений Бориса Пильняка - а они всегда были нечто вроде красной тряпки для части критиков - не вызывало такого скандала. Он разразился повсеместно и шел по нарастающей. Но в этой кампании была специфическая особенность, еще невиданная: пытаясь перещеголять друг друга, улюлюкая, изощряясь, критики разносили в пух и прах повесть, которую не читали. Вот одни только заголовки статей: "Недопустимое явление", ""Красное дерево" с белой сердцевиной", "Против переклички с белой эмиграцией", "Советские писатели должны определить свое отношение к антиобщественному поступку Б. Пильняка", "Недопустимая перекличка", "Борис Пильняк - собственный корреспондент белогвардейщины. Председатель Всероссийского союза писателей", "Проверить Союз писателей", "Против переклички с эмигрантщиной" и т. д.
Л. Колодный, анализируя тот период, правильно замечает: "Борис Пильняк, Евгений Замятин в числе первых подверглись яростной травле по команде вождя. Его жертвой стали Андрей Платонов, Михаил Булгаков... В те годы Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) не высказывал публично свои оценки, за него это делали другие - генеральный секретарь РАПП Леопольд Авербах, Вардин и другие..." Но не только. Их было много - искренне убежденных и подхалимствующих. Они "яростно громили Пильняка, Замятина, Платонова, попытавшихся первыми проанализировать выросшую у них на глазах командно-административную систему, прикрывавшуюся социалистическими лозунгами". (Моск. правда. 1988, 31 июля.)
Даже Маяковский не остался в стороне. В статье "Наше отношение" есть такие строчки: "Повесть о "Красном дереве" Бориса Пильняка (так, что ли?), впрочем, и другие повести и его, и многих других не читал", однако "в сегодняшние дни густеющих туч это равно фронтовой измене". Даже Галина Серебрякова, сама попавшая позже в сталинские лагеря, включилась тогда в общий хор ("Недопустимая перекличка"). Вяч Полонский, признавая на словах, что истинный художник всегда создает "картину мира" (имелись в виду И. Бабель, Б. Пильняк, А. Веселый), сейчас тоже выступил против Пильняка.
Кампания против Бориса Андреевича была первой организованной политической акцией такого рода.
Что касается Маяковского, то он явно покривил душой - Пильняка тогда читали все. Есть фотография, оставшаяся на память о совместном выступлении Пильняка, Маяковского, Кирсанова, Джека Алтаузена и др. перед красноармейцами 1-го стрелкового полка Красной Армии как раз в том же 1929 году. Маяковский и Пильняк стоят на снимке рядом, возвышаясь над остальными. Есть образный рассказ двоюродной сестры Бориса Андреевича певицы Нонны Петровны Раенко о том, как она познакомилась с Маяковским на квартире Бориса Андреевича на улице Воровского: "Он сидел в низком кресле, когда я вошла. И вот встает, встает, встает, выдвигается все вверх, как башня". Маяковский дружил с обеими сестрами Андроникашвили - Натой Вачнадзе и Кирой Георгиевной (женой Бориса Пильняка), встречался с Борисом Андреевичем у А. В Луначарского, был, короче говоря, хорошим знакомым, если не приятелем, и не читать Пильняка, конечно, он не мог Другое дело, что он, вероятно, не разделял его убеждений.
Еще в самом начале кампании, не подозревая, что она направлена не только против него, но и против Всероссийского союза писателей, Борис Андреевич обратился в редакцию "Литературной газеты" с письмом, разоблачая прямую ложь, которая содержалась в передовице, открывшей кампанию.
"В "Литературной газете" за No 19 в передовице Б. Волина написано обо мне: "Б Пильняк написал роман "Красное дерево". Не нашлось никаких оснований к тому, чтобы это произведение было включено в общий ряд нашей литературы. Роман был отвергнут редакциями советских журналов. И что же? "Красное дерево" Пильняка оказывается напечатанным в издательстве "Петрополь"*, в издательстве берлинских белогвардейцев. Как мог этот роман Пильняк туда передать? Неужели не понимал он, что таким образом он входит в контакт с организацией, злобно-враждебной Стране Советов? Почему Пильняк, председатель Всероссийского союза писателей, не протестовал, если этот роман был напечатан эмигрантами без его ведома и помимо его желания?"
* Ошибка в названии издательства была допущена в "Литературной газете". (Прим. ред.)
Отвечаю.
1) Повесть "Красное дерево" была закончена 15 января 1929 г.,- 14 февраля я сел за роман (ныне заканчиваемый), "Красное дерево" в котором перерабатывается в главы, - в моем письменном столе хранится рукопись "Красного дерева" с пометкой одного из редакторов "Красной нови": "За печатание в No3.23 (11) 1928..."*
Повесть ,,Красное дерево" не появилась в РСФСР не потому, что она была запрещена, но потому что я решил ее переделать.
* Здесь и дальше пунктуация и орфография автора. (Прим. ред.)
2) Тем не менее "Красное дерево" появилось отдельной книгой в "Петрополисе"...
Мною в ряду с другими советскими писателями заключен типовой договор с членом коллегии защитников ленинградского суда в том, что он представительствует мои авторские права за пределами СССР. Договор имел целью избежать невыгодных для советских писателей последствий из-за отсутствия литературных конвенций - тем, что произведения советских писателей, хотя бы на день раньше, чем в СССР, будут появляться за границей. Аналогичное было организовано Горьким, когда в Берлине был Ладыжников, представительствовавший "Знание". По этому договору я обязан был пересылать рукописи в Ленинград сейчас же после их написания... О том, что "Красное дерево" появилось в "Петрополисе", я узнал только тогда, когда получил книгу,- причем: в проспекте "Петрополиса", этого издательства берлинских белогвардейцев, как определяет Волин, я прочитал, что там изданы книги моих товарищей по советской литературе, а именно - Вас. Андреева, Веры Инбер, В. Каверина, Н. Никитина, Пант. Романова, А. Толстого, К. Федина, Ю. Тынянова, А. Сытина и др.- и не нашел ни одного имени беллетристов-эмигрантов. Позднее "Красного дерева" в этом же издательстве появился "Тихий Дан" Шолохова. Список приведенных авторов не родил во мне мысли, что я попал "в контакт с организацией, злобно-враждебной Стране Советов".