Одновременно царь Иван готовился к осаде Ревеля и проекти
29
ровал создание Ливонского королевства под русским протекторатом (1570 г.).
Можно представить волнение Польши, Пруссии, Померании и других мелких восточно-имперских князей. Тема московской опасности и утверждения на Балтийском море „ кровопийцы “, которому нет места среди христианских государей, не сходит с уст: ею полны и летучие листки-прокламации, ею же заняты дипломаты.
В такой обстановке начал свои занятия Шпейерский рейхстаг (13 июля 1570 г.). Перед ним стояли два вопроса: церковный и турецкий. Но по предложению Пруссии открылись дебаты по ливонскому вопросу и московитской опасности, так живо всех интересовавшей. Любек подчеркнул безнадежное политическое положение империи к невозможность новой войны за Ливонию, отметив, что главнейшее затруднение в столь важной нарвской торговле купцы испытывают от Польши и Швеции, а не Москвы. Майнц энергично поддерживал позицию Любека. Датские послы представили обширный меморандум на тему о неизбежности датско-русской дружбы. Но крайнюю позицию в русском вопросе заняли восточные окрайны империи. Поддержанные польскими послами, они рисовали полные ужаса картины московского господства в Ливонии. По рукам во время рейхстага ходила агитационная брошюра польского происхождения „о страшном вреде и великой опасности для всего христианства, а в особенности Германской империи и всех прилежащих королевств и земель, как скоро московит утвердится в Ливонии и на Балтийском море". Автор негодует, что вопреки запрещениям в Москву идет оружие, панцыри, мечи, аллебарды, порох, ядра, селитра, сера, свинец, олово, медь и съестные припасы. С варваром сносятся все! К нему идут оружейники, лоцмана-мореходы, знающие прекрасно Балтийское море; идут корабельные мастера. У русских много корабельного леса, много железа для якорей, есть паруса, канаты, деготь и все, что нужно для оснастки. Людей довольно. Они крепки, сильны и отважны. И можно ли договориться с варваром? „Может ли понимать силу клятвы, силу честного слова тот, в ком нет ни истинной религии, ни чести, ни воспитания!".
Неожиданное подкрепление партия восточно-имперских князей и польской дипломатии получила на Шпейерском рейхстаге в лице талантливого, одаренного большим красноречием и весьма
обширной фантазией пфальцграфа Георга Ганса графа Фельденцского.
Владелец миниатюрного эльзасского графства, получивший во Франции насмешливое прозвище,Jе due de la Petite Pierre", Георг Ганс, непоседливый авантюрист и прожектер в политике, представляет собой прекрасный образец тех „ князей-пролетариев" (Бецольд), каких в изобилии породила реформация с ее системой наследственного права и отменой майората^ С 22-лет- него возраста Георг Ганс начинает серию своих приключений и военно-дипломатических предприятий, неизменно неудачных и разрушавших в конец его и без того не блестящее материальное положение. Считая себя обиженным при семейном разделе, граф в 1564 г. тайно вступил на службу французского короля. Приверженец аугсбургского исповедания, он одинаково легко служит и королю против гугенотов (1567 г.) и гугенотам против короля (1572, 1575-78, 1587 гг.) или же выступает посредником между воюющими сторонами (1589 г.). Имперский князь - он ведет переговоры то с герцогом Гизом о захвате Страсбурга (1578 Г:), то с Дон-Хуаном Австрийским о присоединении тс Испании Дитмарсена (1578 г.), то с Альбой и Маргаритой Пармской об оккупации Пфальца (1569 и 1589 г.). Потерпев неудачу с излюбленным проектом создания коалиции против своего обидчика курфюрста Пфальцского (1569 г.) и потеряв на этом предприятии до 80 тысяч талеров, Георг Ганс лелеял уже новые планы: его увлекало морское пиратство. Именно в эти годы - годы шведско-датской войны и запрещения нарвcкого плавания - и Швеция, и Польша, и Дания, и Москва высылали в Балтийское море усиленные флотилии морских разбойников. В эти годы прибалтийские державы увлекались лихорадочной постройкой кораблей, увеличивая свои флотилии в несколько раз. К зиме 1565 г. Эрик XIV хотел довести свой флот до 80 кораблей. Морские вооружения и морская война были злободневной темой. Ей посвятил свою богатую фантазию и неудачник- князь. С нетерпением ждал он Шпейерского рейхстага, чтобы изложить имперским чинам свой новый проект создания имперского флота, проект, сложившийся не без влияния испанской дипломатии, а, может быть, и целиком восходящий к герцогу.Альбе.
•Пфальцграф, уже чувствуя себя „адмиралом" имеющего возникнуть флота, убедительно доказывал рейхстагу все невы
'31
годы и убытки империи, проистекающие из отсутствия флота указывал на стеснения от зундской пошлины и конкурренции англичан; подчеркивал, какие выгоды при таком положении вещей выпадают на долю иных стран и в особенности этих „ нехристей-московитов “, которые, забрав Ливонию, намереваются с моря ворваться в империю. Единственное спасительное средство - завести свой флот на Балтийском море и назначить, его, пфальцграфа, адмиралом этого флота, при чем каждое третье из захваченных им судов обращается в его пользу.
Немецкие биографы пфальцграфа изображают его проект,, как фантастическую затею горячей головы авантюриста. Не так думали его современники. Пфальцграф лишь высказал то* что давно уже всех занимало: борьба с балтийским пиратством и охрана нарвской торговли были очередной задачей имперской политики. Мысль об имперском флоте быстро нашла себе сочувствие среди имперских чинов: коллегия князей поддержала ее особенно энергично. Но по московскому вопросу намечалось иное решение: посылка посольства в Москву и война лишь, в крайнем случае.
Партия войны пыталась вырвать от рейхстага иное, более агрессивное решение. С этою целью был пущен слух о взятии Ревеля и о появлении русской флотилии из 40 кораблей у южного берега Балтийского моря. В Шпейере поднялась невообразимая паника. Началось бегство. Рейхстаг колебался некоторое время в нерешимости, но в дальнейшем вернулся к своей прежней резолюции.
После рейхстага Георг Ганс проявил кипучую деятельность по пропаганде своего проекта, и, надо заметить, долгое время занимал им внимание имперских политиков. В летучих листках, брошюрах и многочисленных меморандумах обсуждались и излагались все последствия его осуществления.
На многочисленных имперских и ганзейских „тагах" он возбуждался неоднократно и часто ставился в прямую связь с московским вопросом. Так было, например, в августе - сентябре 1571 г. на Франкфуртском депутационстаге, когда вновь вырос вопрос о борьбе с московским пиратством и когда герцог Альба настойчиво отговаривал имперские чины от посылки в Москву артиллерии, ибо, если московский царь узнает все новости военной техники, он станет сильнейшим врагом, грозным: не только для империи, но и для всего Запада. 26 сентября
32
Георг Гане вновь развил свой проект, но „таг" отнесся к нему без особого сочувствия: видимо, его смущала возможность усиления Испании и испанской ориентации имперской политики, ибо Испания не преминула бы использовать имперский флот в борьбе с Англией и нидерландскими гезами. Рейхстаг уклонился от прямого ответа, и пфальцграф опять ушел в свои французские распри (1572 г.). Поведение империи в русском вопросе оставалось попрежнему странно двойственным и как бы невысказанным до конца. „На языке-то у него (цесаря) сладко, а у сердца-то горько", жаловался русский гонец имперским дипломатам. И не столько качества имперских дипломатов, сколько сложность основных задач имперской дипломатии вообще и в русском вопросе в частности приводили и Москву, и империю к этому своеобразному состоянию мира in suspenso.