Они были — семья Зинаиды Петровны — владельцами Торского чугуннолитейного маленького завода. Торским он назывался потому, что располагался за городом у Торского болота. Там же они и жили. Я все эти места помнила и хорошо себе представляла.
Она и ее брат Вячеслав Петрович учились в Москве и оба окончили высшие технические учебные заведения. Я бывала с ней в семье ее брата, она любила его детей, своих племянников — Кирилла и Ксению. Знала она, конечно, и Сахаровых — ведь они тоже муромские.
Прожила я у нее полгода, к братьям так и не переехала; Тима бывал у нас уже в качестве жениха и ей тоже понравился. У нее же была устроена и наша скромная свадьба. Гостями были только три моих брата и Галя Шемякина. Старшие Шемякины тоже в это время проживали в Москве у своих родственников.
Так началось покорение Москвы — завоевание места в жизни.
Через год после мальчиков, бросив школу после 7 класса, в Москву приехала Шура. Жить устроилась на кухне у братьев, поступила на работу конторщицей и на вечерние бухгалтерские курсы. Показала большие способности к манипуляции с цифрами и всю жизнь потом работала бухгалтером.
Мы с Тимой обосновались в полученной им комнатке в 8 метров в общей квартире, с печным отоплением и маленькой кухней на 3 семьи, но зато центре Москвы на Садово-Триумфальной улице. По вечерам мы гуляли по Москве. До позднего вечера на улицах было много народу. Близко были театры и кино; продуктовые магазины работали до 10 часов вечера. Каждый день казался праздником. Заботы на время забывались.
Но воспоминания о Муроме, о маме, оставшейся на все это время без моей помощи, наводили на грустные мысли. Материальное положение их по-прежнему оставалось плачевным, несмотря на то, что на их иждивении осталось только трое детей — Вера, Миша и Алик. Беда в том, что папа опять попал под сокращение на своей работе и какое-то время оставался без работы. Потом устроился в Муроме (Слава Богу!), кроме того, в эти годы (1932−1933) снова введена была карточная система на продукты, и служащие и иждивенцы получали очень мало хлеба, не говоря уже о прочих продуктах.
Мы посылали из Москвы кое-что, но этого было мало. В это время открылись ТОРГСИНЫ — магазины, где продукты питания и промтовары продавались на БОНЫ. А боны приобретались на золото, серебро и ювелирные изделия, сданные как лом в скупки. Многих, не работающих по каким-либо причинам людей, больных и стариков, имевших кое-что из выше указанного, это выручало. Те, кто что-то имел еще из «бывших» и «лишенцев» были довольны. Они могли ОТКРЫТО менять на боны последнее и меняли заветное — кресты, цепочки с крестов, обручальные кольца, ризы с икон.
У меня оставалась золотая довольно массивная цепочка и крест, подаренные мне моей Кокой перед ее смертью и браслет. И… я, бессовестная, сдала это все в торгсин и купила себе очень красивую вязаную кофточку и туфли молочного цвета и тоже красоты необычайной. Браслет пошел на диетические продукты, которые очень нужны были Тиме после операции прободной язвы желудка, которую он перенес в 24 года, через 3 месяца после рождения Андрюши. Принимали золотые вещи по очень низкой цене, но народу на обмен их на боны было много. Ведь все это еще 10 лет назад просто подлежало конфискации*, а теперь разрешено было менять золото на боны! Кроме того, красота товаров и продуктов и их качество были необыкновенными по сравнению с обычными магазинами, да и не было в обычных магазинах того, что предлагалось на боны.
Кое-что из Мурома, впрочем, очень мало, тоже пошло в торгсины. У мамы оставалась одна дорогая брошка. Она ее берегла на черный день, не хотела с ней расставаться. Брошку потеряли после ее смерти. Так все, что уцелело чудом, пошло прахом!
В то время в доме было несколько квартирантов, и можно было бы хоть полмесяца жить на причитающуюся с них квартплату, но и этого не было. Хитрые люди, пользуясь характером безответных наших родителей, придумывали необходимый якобы ремонт и жили потом бесплатно, зачисляя в счет квартплаты, истраченные на ремонт деньги. Всему этому поверят только люди, знавшие их. Теперь из них жива только Марианна Желнина.
Я два раза в год приезжала в Муром, набирая с собой продукты.
*Спустя несколько лет после пожара мой дед Петр Александрович Вощинин был арестован и сидел в тюрьме города Владимира несколько дней. Допрашивали его люди из ГПУ и требовали, чтобы он сдал на нужды власти (впрочем, может быть, формулировалось это по-другому) имеющееся у него золото. Вряд ли мой дед воспринимал нательный крест жены как золото (но это уже я недозволенно вторгаюсь в живую ткань изложения моей мамы), его выпустили из тюрьмы ночью, он пошел по ночному городу и увидел свет в приоткрытую дверь церкви. Он вошел туда, и встал на колени перед образами. Чтобы поблагодарить Бога за свое чудесное спасение — так он и уснул на полу церкви, а когда проснулся, то почувствовал себя ободренным и поехал домой. Только дома он увидел, что волосы его совершенно поседели. Было ему тогда около 40 лет. — (Это я излагаю по устному рассказу моей мамы — Татьяна Орловская).