Через 2 года у папы все это прошло, и он стал опять полноценным человеком и остался жить в моей семье до конца своих дней, и снова работал…
Коля — самый активный член нашей большой семьи — взялся за ликвидацию муромского дома. Вместе с Леней они продали числившиеся папиными комнаты тем людям, которые там жили — по дешевке, конечно. Бывшие квартиранты с удовольствием перевели их на свое имя. Полученные деньги Коля и Леня поделили на всех детей и папу. Мне и папе прислали 8000 рублей (дореформенными). Ликвидировали, как сумели, остатки хозяйства, и муромское гнездо прекратило для нас свое существование.
Что думал обо всем этом папа? Как он переживал конец своей самостоятельной жизни в доме, где родился и вырос, где родились и жили его дети, — осталось неизвестным! Об этом мы как-то не говорили.
В Уфе мы прожили до 1946 г. К детям моим, своим внукам, он очень привязался, и любил их, мне казалось, больше, чем своих детей.
В 1946 г. мы вернулись в Москву. Папа поступил на работу на люберецкий завод. У Тимы были самые блестящие перспективы. Но воспользоваться ими помешала болезнь почек, начавшаяся почти сразу по возвращении в Москву.
На этом можно окончить мои воспоминания. Жизнь дальше — помнят дети сами. Это уже жизнь моей семьи, моего мужа, моих детей.
Прогрессирующая болезнь их отца была большим горем для всей семьи, но особенно, конечно, для него самого. Такой энергичный по натуре, всем интересующийся, успевающий читать все новинки литературы, он писал еще стихи и опубликовал две монографии по специальности в 19… и 19… годах. Теперь ему приходилось месяцами лежать в больницах, отрываясь от любимой работы. Самое тяжелое состояние с потерей сознания, а потом речи и возможности писать было в 42 года. Какая злая и несправедливая судьба! За что?
Слава Богу, тогда он все-таки выздоровел! Но он пережил психический срыв и 35 дней провел в клинике Сербского в отделении для буйнопомешанных. Конечно, я провела это время рядом с ним — врачи говорили, что это бесполезно, что никаких надежд на выздоровление нет или почти нет. А он в своем бреду возвращался в 1938 — 40 гг., когда его вызывали в НКВД по поводу его арестованных товарищей. Он всегда узнавал меня и часто говорил шепотом, показывая на пустой угол: «Ты видишь, что они за нами следят! Скорее бери Андрюшу, и мы успеем еще убежать!..».
Однажды утром я пришла в больницу, и врач сказал мне, что все прошло, и я должна поскорее забрать его домой. Да, действительно, все это прошло, как страшный сон, но основная болезнь, болезнь почек продолжала прогрессировать, и в октябре 1955 г. она увела его от нас навсегда в таинственный и непонятный мир — откуда не возвращаются.