Но также и противники Броуна не оставались безмолвны. Они не отрицали гениальности Броуна, даже хвалили его учение и способ лечения, но все–таки указывали на то, что это не система, а, самое большее, часть системы, содержащая произвольные допущения; неверно, что возбудимость есть единственный принцип жизни; возбудимость, пожалуй, есть свойство жизни, но не ее основа. На это указал также и Александр Гумбольдт в своем появившемся в 1797 г. двухтомном труде «Опыты над раздраженными мышечными и нервными волокнами». Учение Броуна — бросали ему упрек противники — гласит далее,, что при умножении раздражений наступает уменьшение возбудимости, а при уменьшении раздражения — ее повышение; в таком случае сумма возбудимости всегда оставалась бы одной и той же, и тогда, по учению Броуна, болезней вообще не существовало бы.
Гумбольдт высказал также и следующее возражение: Броун настаивает на том, что стенические болезни возникают вследствие отрицательных, а астенические — вследствие положительных раздражений; так как астенические основаны на недостатке, но не на отсутствии возбудимости, то было бы уместно заменять недостаточную возбудимость более сильными средствами.
Другие упрекали учение Броуна в том, что оно не признает исцеляющей силы природы. Но Броун сам должен был согласиться с тем, что раздражимость есть сила природы и что она приносит излечение, восстановление нормального состояния. Это резко противоречит первому основному положению системы, что жизнь — это вынужденное состояние, лишенное самопроизвольности.
Система Броуна, сводившая все явления органической жизни к одной основе — раздражимости, несомненно, имела научное значение и поэтому заслуживала признания даже со стороны глубоких мыслителей, хотя они не могли не заметить ее односторонности. Но это учение было исходной точкой для дальнейшего развития медицинской науки. Уже скептическое отношение, которое можно было усмотреть в положениях Броуна, должно было побуждать к сомнениям в правильности традиции. Ведь вера в авторитеты все еще требовала слепого повиновения в мышлении врачей. Достаточно упомянуть о твердой в те времена вере в механику живого организма. Затем, возможно, и самое важное: Броун, обозначая жизнь как вынужденное состояние, подчеркивал значение окружающего мира; это, как вполне понятно, должно было оказать исключительно большое влияние на все дальнейшее развитие естествознания и особенно медицины. Теперь медицинское мышление, наконец, снова было направлено по пути, на котором можно было найти истину.
Даже в тех, можно сказать, ужасных положениях, в которых Броун отрицал исцеляющую силу природы, можно найти зерно хорошего, а именно тождество между процессом излечения и болезненным процессом, т. е. единство всех процессов жизни. Между состоянием здоровья и болезнью, если продолжить мысль Броуна, пропасти нет, это не различные явления, но нечто единое, и практический врач, подходящий к постели больного, должен это знать. Не симптомы составляют болезнь; нет, сама она должна быть установлена и побеждена. Итак, даже в броунианизме, этой путанной системе, мы видим зерна, сулившие плоды и принесшие их.
Но для успеха и широкого распространения этого учения прежде всего было важно, что оно было новым, простым и соответствовало скромному научному образованию большинства врачей того времени. Научно мыслящему меньшинству оно давало возможность вносить в него улучшения и на основании собственных мыслей создавать теории. Таким образом, в Германии и во Франции возникло учение о витализме, старавшееся приблизиться к явлениям жизни в большей степени, чем это сделали Броун и его современники.
Так, Теофил Бордэ считал предварительным условием для жизни различное устройство отдельных частей тела и поэтому отстаивал необходимость изучения анатомии в связи с физиологией; причина самой жизни, по его мнению, не материальна.