Создавая свое учение о целлюлярной патологии, он не мог знать ни о химиотерапии, ни о гормонах, ни об аллергии, ни о связи между неврозом и патологоанатомическим процессом. Приняв все это во внимание, мы все–таки видим, каким великим, несмотря на упомянутую критику, было его учение о клетке и как оправдан был восторженный прием, который оно вначале встретило, прием, обеспечивший ему в течение более полувека господствующее место в медицинском мышлении[3].
Между первой работой Вирхова о клетке и первой работой Луи Пастера о значении микроорганизмов прошло десять лет. Ведь Пастер в 1862 г. опубликовал работу под названием: «Содержащиеся в атмосфере организованные тельца; проверка учения о самозарождении».
Весь древний мир, затем средневековье и даже люди, жившие уже в XIX веке, верили в самозарождение. Если сухой материал становится влажным или если влажный материал высыхает, то в нем возникают низшие живые существа; они возникают самопроизвольно, самозарождаются. Если положить кусок мяса, то оно начинает гнить и вскоре кишит «червями», т. е. личинками мух. В ряде хорошо продуманных, но при этом простых опытов Пастер доказал, что в этих случаях происходит не самозарождение, а естественное развитие из яиц мух, привлеченных гниющим мясом.
Марля, которой покрывали кусок мяса, препятствовала возникновению «червей». Столь простого опыта было достаточно, чтобы исключить это «самозарождение». Но важнее было то, что доказал Пастер: в воздухе содержится множество зародышей, вызывающих, например, брожение. Пивовары спрашивали, почему портится пиво. Они задали этот вопрос Пастеру, который был не врачом, а химиком, и вопрос этот способствовал тому, что он — это можно утверждать — стал выдающимся врачом XIX века. Так возникла бактериология.
Почему бродит вино? Почему свертывается молоко? Таковы были первые вопросы, занимающие Пастера; они привели его к изучению массовой гибели шелкопрядов, к изучению других болезней животных и, наконец, к изучению инфекционных болезней у человека, вплоть до бешенства, победа над которым принесла ему величайшую славу.
Все это было мышлением, основанным на наблюдении, причем Пастер исходил из самозарождения и шел дальше, пока не разрешил этой загадки, показав, что зародыши, вызывающие таинственные процессы и некоторые болезни, находятся в воздухе и тем или иным путем — пути могут быть различными — проникают в объект, в котором они затем оказывают свое действие: брожение или заболевание. Ни слова о самозарождении (generatio aequivoca), ни слова о мистике; все совершенно просто, только должны быть налицо зародыши, проникающие из воздуха.
Это учение несколькими столетиями ранее, конечно, закончилось бы для его автора смертью на костре. Также и у Пастера нашлись противники, не отказывавшиеся от теории самозарождения. Отрицать ее, говорили они, означает возвещать чудо.
Переходом и даже исходной точкой для всего того, что было достигнуто позднее, было исследование прокисшего вина и изучение вопросов, которые с этим могли быть связаны. Пастер вначале занимался химически–физическим изучением кристаллов. При этом он обнаружил, что кислота дает кристаллы двоякого рода: вращающие плоскость поляризации вправо и вращающие ее влево. Он видел, что здесь симметрии нет, и задал себе вопрос о причине этого явления.
Именно на основании этой асимметрии он надеялся разрешить не одну загадку жизни. Все живые существа, говорил он, в своем строении и по внешнему виду зависят от космической диссимметрии; под ее влиянием возникают важные для жизни исходные вещества. От общего положения он перешел к малому, к обеим винным кислотам, к диссимметрии обеих частей винной кислоты. Затем он проделал опыт с обыкновенным плесневым грибком (Penicillum glaucum), ничтожное количество которого он прибавил к винной кислоте; вскоре обнаружил в ней левовращающую винную кислоту. Почему не только ее? Почему не и правовращающую? Пастер предположил, что правовращающая кислота послужила пищей этому плесневому грибку или превратилась в подходящее для него питательное вещество. Но левовращающая кислота сохранилась > элностью, очевидно, ввиду диссимметрии исходных веществ. Взгляды Пастера должны были произвести переворот в тогдашних представлениях о сущности брожения. До него полагали, что оно обусловливается мертвыми продуктами разложения. Пастер же легко доказал, что это — одно из проявлений жизни, которому возможно воспрепятствовать, например кипячением, т. е. уничтожением соответствующих зародышей.
3
Большой фактический материал, содержавшийся в «Целлюлярной патологии» Р. Вирхова, способствовал изучению материального субстрата болезни, развитию макро– и микроскопической патологической анатомии и вместе с тем развитию клинической медицины. Однако Р. Вирхов и особенно его ученики и приверженцы не удержались от соблазна универсализации открытых ими и объективно существующих закономерностей. Универсализация же, по определению В. И. Ленина, имеет самое непосредственное отношение к гносеологическим корням идеализма. Идеализм Р. Вирхова и его последователей сочетался с антидиалектическим и антиэволюционным методом, вследствие чего они разложили единство животного индивидуума на федерацию клеточных государств и свели всю патологию человека к патологии клетки.
Широко распространенное мнение, что целлюлярная патология безраздельно господствовала во второй половине XIX века, не совсем соответствует действительности, так как многие современники Р. Вирхова не только не приняли его теорию, но подвергли основные принципы целлюлярной патологии серьезной критике. Уже в 1859 г. казанский анатом Е. Ф. Аристов выступил в печати с доказательствами, опровергавшими универсальную применимость локалистического принципа, и на примере цинги показывал несостоятельность теории Р. Вирхова об «исходной точке» каждой болезни. И. М. Сеченов в 1860 г. писал: «Клеточная патология, в основе которой лежит физиологическая самостоятельность клеточки или, по крайней мере, гегемония ее над окружающей средой, как принцип ложна». Французский клиницист Труссо писал в 60‑х годах: «Она (целлюлярная патология) забывает о человеке и думает лишь о клеточках и теряется, таким образом, в бездне бесконечно малых величин».
Многие из зарубежных (Г. Шписс и др.) и особенно русских врачей, например, выражали свое несогласие с представлением об организме как о сумме клеток, а о болезни как о чисто местном процессе. Они справедливо указывали, что отрицание Р. Вирховым мысли о единстве организма, игнорирование роли нервной системы в осуществлении этого единства исключает возможность вскрытия закономерностей и механизмов развития болезней как нарушений функциональных отправлений живой целостной системы. — Подробнее см. Послесловие. — Прим. ред.