Макарий Великий (Духовные беседы, б.2): «Если же говоришь: «видимым образом я не блудник, не прелюбодей, не сребролюбец; следовательно, праведен»; то обольщаешься в этом, думая, что все уже совершил. Не три только части греха, от которых человеку должно оградить себя, но их тысячи. Откуда кичливость, небоязненность, неверие, ненависть, зависть, коварство, лицемерие? Не должен ли ты вести с ними брань и борьбу в тайне и в помыслах?».
Иоанн Крестьякин (Опыт построения исповеди, 10-я запов.): «…греховные помыслы, желания, чувства мы даже и не считаем за грехи — ведь не сделали, а только подумали, помечтали, поусладились в душе — и потому не каемся в них и тем самым готовим душу свою к вечной погибели!».
Иоанн Карпафский (Добротолюбие, т.3, 55): «Как во внешних делах есть менялы, ткачи, птицеловы, воины, строители: так разумей и о внутренних делах, что есть и в помыслах азартные игроки, отравители, морские разбойники, звероловы, блудники, убийцы, и подобные; каковых надлежит тотчас изгонять вон благочестивым противоречием и молитвою».
Нил Синайский (Добротолюбие, т.2, гл.5, 80): «Многие уступают страстям больше в помыслах, чем в действиях, невидимо с ними соглашаясь и ими услаждаясь. Внутренне они падшие, хотя видимых падений за ними не водится. И бывает, что иной по наружности кажется совсем безукоризненным, — сам только сознавая укрываемую внутри гнусность и краснея оттого, что невидимое противоположно видимому, истина противоречит почтенной наружности и заставляет совесть справедливо стыдиться. Такой чем отличается, когда душа его помышляет о не должном и полна срамных чувств? Не хуже ли даже он гробов. Гробы недолго заключают в себе зловоние, пока в теле остаются еще влаги, но как скоро соки истощаются, пресекается и зловоние; сердце же, исполненное срамных помышлений, всегда внушает омерзение, будучи зловоннее гниющего тела, — и само только наслаждается собственною своею срамотою».
Нил Синайский (К досточтимейшей Магне…, гл.22, 23): «Хотя наружность показывает молитвенный вид, ибо, преклонив колена, смотрящим на нас кажемся молящимися, но мыслию представляем что-либо приятное, благосклонно разговариваем с друзьями, с гневом злословим врагов, пируем с гостями, строим дома родственникам, садим дерева, путешествуем, занимаемся торговлею, насильно бываем привлекаемы в священный сан, с великою осмотрительностью устрояем дела порученных нам церквей и большую часть всего этого перебираем в мыслях, на все, что ни подскажет помысел, соглашаясь так, как угодно страсти расположить к этому сердце наше».
И вот эта увлеченность своим внешним видом и поступками, которые на вид благородны, добры (как говорят иногда, воспитаны и интеллигентны) не дает духу человека быть направленным на правдивое видение себя внутреннего, который зачастую не так красив, спокоен, добр, благороден и т. д., как видится внешне и кажется себе.
Скрыванию себя истинного помогает и греховное лукавство и лицемерие, благодаря которым грешник думает и чувствует одно, а говорит и показывает другое. И то, каким он представляется внешне, ему нравится больше…
Уму грешника тяжело заниматься трезвением и точно осознавать мысли
Следующей причиной, почему человек не осознает свои конкретные мысли, есть то, что грех настолько захватил ум, сердце и всю душу грешника, что ему тяжело начать видеть свои мысли, которых великое множество и которые исходят от разных страстей.
Игнатий Брянчанинов (Аскетическая проповедь, Поуч. 2 в неделю по Богоявлении): «Собственный свет падшего естества, как поврежденный грехом, слабо озаряет деятельность человека, при этом свете мы усматриваем немного наших погрешностей, видим одни самые грубые и осязательные. Когда же деятельность наша озарится светом Христовых заповедей, тогда самовоззрение наше изменяется: мы начинаем усматривать в себе множество недостатков, которых прежде вовсе не примечали. В поразительном разнообразии является тогда пред мысленными очами наше повреждение грехом!».
Феофан Затворник (Сборник слов «Внутренняя жизнь», 3. Вводит внутрь и показывает, что там): «(Войдя во внутрь себя) на первый раз вы ничего там не увидите — не потому, чтоб там не было ничего, но потому, что там слишком много всего и все сбито и бродит в беспорядочном смятении. Вы будете испытывать то же, что испытывают в густой туман. Как в сем случае туман, как стеною, отграждает от нас все предметы и сокрывает их в себе, так кто в первый раз обращается внутрь себя, тот видит, что, как мрачным покровом, закрыто все его внутреннее. В этом можете удостовериться теперь же. Но не прекращайте труда самоуглубления. Потерпите немного в сем труде, и вы скоро начнете различать мало-помалу происходящее внутрь вас подобно тому, как вошедший снаружи в слабоосвещенную комнату, постоявши немного, начинает один за другим различать находящиеся в ней предметы. — Усугубьте же внимание и смотрите: вот предмет, который вас занимал, отошел — его место заступил другой; этот тотчас замещен третьим; не успел этот показаться, как его теснит четвертый, гонимый в свою очередь пятым, и так далее. Одно помышление спешно сменяется другим — и это так быстро, что всегда почти нет возможности дать себе отчета в том, что прошло чрез нашу голову. Эта подвижность помышлений не оставляет нас не только в промежутках занятий, например при переходах с одного места на другое, но и во время их, как бы важны они ни были: и во время молитвы здесь, в храме, или дома, и во время чтения и даже размышления углубленного и прочее. Обычно называют это думанием, в существе же дела это есть расхищение ума, или рассеянность и отсутствие сосредоточенного внимания, столько нужного в деле управления самим собою. Вот это и поставьте первою чертою нашего внутреннего человека. Подобие ему — смятение снежинок, падающих при ветре, или толчение насекомых в воздухе в летние вечера. Противоположное ему состояние у святых есть внимание ума, по коему ничто самовольно не входит в голову и не выходит из нее — все подчинено свободе и сознанию, в коем обычно пребывает один Бог и лицо, Его созерцающее. Между сими противоположностями стоят разные степени душ, потеющих в борьбе с помыслами и ревнующих об умиротворении их».