Только Православная Церковь может без противоречия исповедовать себя словами Символа Веры. Единство Церкви даже в ее внешней разъединенности, единство ее в каждой поместной церкви и во всех, преимущественно же в одной не понятно на почве томизма, для которого поместная церковь — часть Вселенской, а единство мыслится, как отвлеченное. В Православии же единство это раскрывается с прозрачностью, как взыскующее всю полноту бытия, как требующее своего осуществления и в национальных культурах, ибо без выражения Церкви во всем, без оцерковления ею всего нет ее полноты. Для Православия Церковь свята, несмотря на греховность преображающегося в нее мира, ибо она — истинное Тело Христово — не отделена от своего совершенства, но, как само оно, содержит в себе и усовершает становящееся ею. Не две церкви — небесная и земная, не «corpus permixtum», но одна Единая и Святая. Но как может быть святою и единою церковь католическая, если она видима, как государство Венецианское? Не может католичество назвать себя и соборною или кафолическою церковью, ибо не знает истинного вселенского единства, подменяя всеединство и симфоничность отвлеченным единством интернационала, фактически всего не объемлющего, а высшее выражение кафоличности, вселенский собор, — папою. Но не соборная церковь уже и не апостольская (ср. § 99). Наконец, ныне Православная Церковь в лице Русской, как в ней главенствующей, есть Церковь гонимая, т. е. Богом избранная и излюбленная, а потому и прославляемая чудесами.
Итак средоточие и наивысшее эмпирически, непорочное выражение Вселенской Церкви и сама она есть Церковь Православная, средоточие которой ныне — Церковь Русская. Поэтому «соединение церквей» или «восстановление внешнего церковного единства» не что иное как воссоединение с нею. Но она не мыслит этого воссоединения в смысле подчинения ей и обезличения других, а потому всегда была и остается чуждою духу прозелитизма. Она ждет, что каждая из прочих церквей в духе любовного единения с нею отречется от своей греховной ограниченности и из себя самой, в своем собственном культурном и национальном качестве явит новый лик Всеединой Церкви. Она ждет от заблудших возвращения и научения, драгоценных даров в ее сокровищницу, а не подчинения себе. Ибо о каком же подчинении может идти речь, если каждая из возвращающихся станет самою Вселенскою Православною Церковью. Или, может быть, подымется спор о первенстве? — Но первенство даруется благодатью Бо–жией тем, кто готов и хочет быть последним, и взыскуется смиренною самоотдачею. И Русская Церковь, конечно, уступит свое первенство, той, которая самоотверженнее ее его уступать будет (см. § 47).
Православные русские люди и сейчас должны смиренно поучиться многому у западных христиан. — То, что они более всех понимают и сознают первоосновное значение церковного единства, — хорошо. Но то, что это сознание обусловливает их пассивность, их отказ от дерзания на вселенский труд, — грешно и худо. Ведь пассивным обереганием святого наследия нельзя надолго его сохранить; оно становится недоступным, непонятным и утрачивается. Его можно сохранить только активно его раскрывая всецелою деятельною верою, ибо «Царство Небесное нудится». И пассивность, обусловленная расколом, становится грехом, питающим раскол. Только в напряженнейшей и всяческой деятельности залог будущего Русской Церкви для нас и в нас. И эта деятельность возможна не как уединенная, но как вселенская. Ибо она может исходить не из горделивого самоуединения, не из первородного греха, укоренившегося на Западе, но из сознания себя членами истинной всееди–ной Церкви. Это самосознание дано в Русском Православии, оно ныне подтверждается для нас, маловерных, явственными знамениями Любви Божией, несомнительным зовом Иисуса Христа.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Покидая Петроград осенью 1922 года. Лев Платонович Карсавин увозил с собой рукописи практически завершенных работ «Джиордано Бруно» и «Философия истории», а также ранее печатавшиеся, а затем переработанные и значительно дополненные книги — «Основы средневековой религиозности XI^XIII веков» и «Католичество», подготовленные к переизданию1.