Но если книга Карсавина — опыт беспомощный и ненужный, то правомерность самого задания остается в полной силе».
Публикация в «Звене» больно задела Карсавина: «[…] предрасполагает […] к меланхолии, писал он П. П. Сувчинскому в феврале 1926 года, — исконное свойство неуверенности в себе, делающее иногда чувствительными и мелочи архиерейской жизни. А таких мелочей много. Среди них, к стыду моему, играет роль и общественное мнение. Тут недавно принесли мне -звено с глупой заметкой какого–то Бахтина о»О началах». Показалось, что юный автор хочет авторитетно покритиковать и критикует на основании того, что у меня же вычитал, по принципу:«primo tuo haculo teipsum percutiam». Но м. б. не у меня вычитал, а я написал только общеизвестное? М. б. и правильно, что книга вызывает»физическое недомогание», неряшлива по стилю, бессвязна и напряженна, безвкусна? Ведь чувствую же я теперь сам безвкусицу моих»Noctes», о коих и слышать не хочу. Здесь важен не автор, а поднятый им вопрос, потому существенный, что наибольшая часть моей души в работе. А не следует ли направить душу инуде, если работа не к чему? И почему это все заметки, какие читаю, ругань (по–моему глупая и обнаруживающая неуменье читать, но ведь»cujusvis hominis est errare, praecipue autem auctoris»), a другие люди, которые бы, по моему рассуждению могли бы немножко понять, молчат? Разумеется, есть возможность приятного истолкования. — Непонимание и молчание свидетельствуют о значительности; и было бы не очень лестно быть понятным и ценимым эмигрантскою склокою. Но ведь возможны и другие, не менее вероятные, но менее приятные толкования. Как–то Вы меня утешили по аналогичному вопросу, о чем вспоминаю с благодарным сердцем. Но — горбатого только могила исправит. Во всяком случае, одиночество вещь тяжелая, хотя, надо полагать, и душеспасительная. Простите за исповедь какого–то сердца (не знаю — горячего или холодного) в чужих стихах и в своей прозе. Значения сему, разумеется, никакого не придавайте: просто — немного расписался. […] корабль Кагана близок к крушению. Денег у него нет; при мысли о долге мне (я, конечно, не напоминаю) бегает глазами и о печатании II т. Начал предпочитает умалчивать. Скоро собираюсь взять его назад и положить в стол для ради назидания далекого потомства[…]»15.
Несколько небольших доброжелательных рецензий в русской прессе, в том числе и статью В. Н. Ильина в парижском журнале «Путь»16, Лев Платонович не счел достаточно серьезными, заметив, что это «[…] пишут люди скорее интеллигентско–благонамеренные и недалекие, чем понявшие»17. «[…] Да и по существу писания мои мало доступны и трудны […] для критики же я слишком резок»18, — писал он Сувчинскому в марте. Второй (II–III) том «Начал» так и остался ненапечатанным, и Карсавин забрал рукопись из издательства. В следующем году он подготовил для немецких читателей сокращенный вариант II–III томов книги, изданный в 1928 году под заглавием «ПЕР1 APXQN. (Ideen zur christlichen Metaphysik)»19 в виде брошюры, разделенной на пять главок.
Лев Платонович хранил рукопись II–III томов более двадцати лет. Лишь незадолго до ареста, неминуемость которого становилась все более очевидной, Карсавин передал некоторые документы, рукописи (в том числе «О началах») и книги на хранение своей каунасской знакомой Н. И.
В феврале 1954 года знакомая Карсавина неожиданно умерла, не оставив завещания, и все имущество, находившееся в ее квартире, отошло в собственность государства. Вдова и дочь Льва Платоновича так и не смогли получить принадлежащие им вещи20. По–видимому, именно тогда автограф II–III томов книги «О началах» оказался в фондах отдела рукописей Центральной библиотеки Литовской ССР (ныне Литовская Национальная библиотека) в Вильнюсе. Каких–либо сведений о времени и источнике поступления рукописи в библиотеку выяснить не удалось.