Мисо́вской куре́хой стремыжный бендюхъ прохандырили трущи: лохи биряли колыги и гомза, кубы биряли бряеть и въ устреку кундяковъ и ягренятъ; аламонныя карюки курещалн курески, ласые мещаты грошались. То есть: Въ нашей деревнѣ третьяго дня проходили солдаты; мужики угощали ихъ брагой и виномъ, бабы подавали ѣсть, а въ дорогу надавали пироговъ, яицъ и блиновъ; красныя дѣвки пѣли пѣсни, малые жъ ребята смѣялись.
У владимірскихъ офеней кафтанъ — шистякъ, у симбирскихъ — шерснякъ; шаровары — шпыни. влад. и чнары, симб., сукно шерсно и вехно; но бо́льшая часть словъ одни и тѣ-же. Иныя прямо рускаго происхожденія: двери — скрипы; кнутъ — визжакъ; дитя — па́щенокъ; дѣлать — масты́рить; домъ — курёха; другія, неизвѣстнаго: дворъ — рымъ; деньги — юсы; дрова — воксари, и пр. Иногда слова составлены одно по другому, по рускому образцу: Богъ — Стодъ; богатый — сто́день; долгъ — шилгъ; долго — шилго; жечь — ду́лить; жарко́е — дульное; иногда рускимъ словамъ дано иное значеніе: городъ называется костеръ; умереть — отемнѣть; мнимое же сходство офенскаго языка съ греческимъ едва ли не ограничивается словомъ хирки, руки, при чемъ надо вспомнить, что и въ Нерехтѣ и Галичѣ рукавицы зовутъ нахирегами. Впрочемъ, пенда. пять, и деканъ, десять, въ счетѣ офенскомъ также замѣчательны, по такому же сближенію.[5]
Костромскіе шерстобиты, таскаясь съ лучка́ми своими по всей Руси и подражая ковровцамъ, также сложили себѣ свой языкъ, частію перенявъ офенскій, а частію переиначивъ и добавивъ его своимъ сочиненіемъ. Можетъ быть я приложу, въ концѣ словаря, словарики офенскій и шерстобитовъ.
Въ Рязанской и Тверской губерніяхъ записные нищіе, по промыслу, и мошенники, воры, конокрады, звере́нщики, говорятъ почти тѣмъ же офенскимъ языкомъ, съ небольшими только измѣненіями, и называютъ его кантюжнымъ.
Столичные, особенно питерскіе, мошенники, карманники и воры различнаго промысла, извѣстные подъ именемъ мазуриковъ, изобрѣли свой языкъ, впрочемъ, весьма ограниченный и относящійся исключительно до воровства. Есть слова общія съ офенскимъ языкомъ: клёвый — хорошій; жуликъ — ножъ, но также воришка; ле́пень — платокъ; ширманъ — карманъ; пропу́лить — продать; но ихъ немного, больше своихъ, напримѣръ: бутырь — городовой; фараонъ — будочникъ; стрѣла — казакъ; канна — кабанъ; камышевка — ломъ; мальчишка — долото, и пр. Этимъ языкомъ, который называется у нихъ байковымъ, или по-просту, музыкой, говорятъ также всѣ торговцы Апраксина-двора, какъ надо полагать, по связямъ своимъ и по роду промысла. Знать музыку — знать языкъ этотъ; ходить по музыкѣ — заниматься воровскимъ промысломъ. Вотъ обращикъ этого говора:
Что стырилъ? Срубилъ шмель да выначилъ скуржаную лоханку. Стре́ма, каплюжникъ: перетырь жулику да прихерься. А ты? угналъ скамейку да проначилъ на веснухи. То-есть: Что укралъ? Вытащилъ кошелекъ да серебряную табакерку. Чу, полицейскій: передай мальчишкѣ; да прикинься пьянымъ. А ты? укралъ лошадь да промѣнялъ на часы.
Коновалы, конокрады, барышники также составили родъ условнаго мошеническаго языка, еще болѣе ограниченнаго и притомъ образованнаго сплошь изъ перековерканныхъ татарскихъ словъ и искаженнаго татарскаго счета, чему можно видѣть примѣры въ словарѣ Бурнашева.
Былъ когда-то еще мошеническій или разбойничій языкъ у волжскихъ разбойниковъ, если нѣсколько условныхъ реченій и речей можно назвать языкомъ; но отъ него, благодаря Бога, остался одинъ только слѣдъ или память, въ поговоркахъ: сарынь на кичку, да дуванъ дуванить. Са(о)рынь и нынѣ мѣстами значитъ чернь, толпа; кичка — носъ судна; это было приказаніе бурлакамъ убираться въ сторону и выдать хозяина, что́ всегда и исполнялось безпрекословно, частью потому, что бурлаки были безоружны и считали разбойниковъ кудесниками, а частью и потому, что бурлакамъ до хозяина и товара его не было никакой надобности. Дуванъ дуванить — дѣлить добычу.
5
Позднѣйшіе розыски о семъ П. А Безсонова, который находитъ въ офенскомъ