В другой раз я встретил Сеттимио в самом что ни на есть плачевном состоянии, и он сказал, что у него умерла мать, выслушал от меня слова соболезнования и утешения, а через несколько дней я совершенно случайно увидел его вместе с матерью выходящими из супермаркета и увешанными пакетами с покупками. Случалось и по-другому, его рассказы я сразу воспринимал как чистое вранье, а потом обнаруживал, что он говорил правду, разобраться сразу было просто невозможно, он себя ничем не выдавал.
Когда мы столкнулись возле моего дома, Сеттимио радостно бросился ко мне и потащил в ближайший бар пропустить по стаканчику. Чтобы не слушать его байки, я постарался побольше рассказать ему сам: о фильме, который мы с Марко собирались снимать, о том, что у нас нет ни камеры, ни пленки, ни денег, чтобы их купить или взять напрокат. Он слушал меня, потягивал коктейль с мартини, кивал, смотрел по сторонам и, наконец, заявил:
— Тоже мне, проблемы.
— То есть? — удивился я, и все думал, что мог бы порекомендовать его Марко на роль в фильме, хотя бы за его глаза, как у хищника-неудачника, который решил выживать любым способом.
— Тоже мне, проблемы, — повторил Сеттимио Арки. При этом он ни минуты не оставался в покое: колени ходили ходуном, тощее тело, плечи, голова — все дергалось, да и взгляд перехватить было невозможно — то ли он таким образом запутывал собеседника, то ли не мог справиться с постоянной внутренней тревогой. (Марко тоже не знал ни минуты покоя: ни дома, ни на улице, но впечатление он производил все же другое, словно постоянно искал что-то и не мог найти.)
— Что ты хочешь этим сказать? — снова спросил я, чувствуя, что слабею, впустую растрачивая слова, и еще мной овладело внезапное отчаяние при мысли, что Мизия осталась во Флоренции.
— Оборудование я тебе достану, — сказал Сеттимио Арки, не сводя глаз с попы девушки, которая надевала пальто, собираясь уйти. — Только дайте роль в фильме. Черт возьми, я же всегда мечтал стать актером! — Он прицелился в меня указательными пальцами обеих рук, будто из двух пистолетов, и засмеялся своим торопливым, судорожным смехом.
Через несколько часов я уже забыл об этой встрече и снова принялся обсуждать с Марко в самой абстрактной форме, что бы мы хотели сделать, открыть, показать нашим фильмом. Опять мы углубились во второстепенные детали, неумолимо приближаясь к основному препятствию — реальным проблемам.
Но Сеттимио Арки ничего не забыл: через пять дней после нашего разговора он позвонил в домофон моего дома:
— Ливио, выйди-ка на минуту, да поживее.
Раздраженный его командным тоном, я все же спустился вниз, Сеттимио усадил меня в видавший виды «фольксваген-жук» и кивнул на заднее сиденье: там лежали два мешка для мусора, а в них — коробки с цветной пленкой Kodak и старая шестнадцатимиллиметровая камера Beaulieu с дополнительными бобинами, солнцезащитными блендами и кучей всяких принадлежностей, а еще профессиональный магнитофон Nagra.
— Ну что? — сказал он, явно довольный собой; насмешливо посмотрел на меня. — Подходит? Подходит?
— Подходит, — ответил я. Мы затащили все ко мне в квартиру, и я сразу кинулся звонить Марко, но не стал ничего объяснять, сказал только: — Приезжай быстрее. У меня для тебя сюрприз.
Марко появился примерно через час: даже когда он говорил «Я мигом», его все равно что-то обязательно отвлекало. Со временем у него были особые отношения: он всегда и везде появлялся в самую последнюю минуту, да еще еле переводя дыхание, словно ему пришлось преодолевать немыслимые препятствия. Войдя в мою квартиру-пенал и увидев Сеттимио Арки, который буравил его своим звериным взглядом, он замер на месте: Марко не любил сюрпризы, да и с незнакомыми людьми всегда держался настороже, поэтому теперь он смотрел на меня, как на предателя, заманившего его в ловушку. Я их даже не познакомил: просто схватил Марко за руку и потащил к кровати, на которой мы с Сеттимио разложили камеру и все остальное.