Но почему мы должны абстрагироваться от холокоста, оценивая израильскую политику по отношению к палестинцам? Не потому, что они сопоставимы друг с другом, а как раз потому, что холокост был несравнимо более жестоким преступлением. Сама необходимость обращения к холокосту для защиты действий Израиля неявно подразумевает, что Израиль совершает настолько ужасные преступления, искупить которые может только бесспорный козырь холокоста. Не означает ли это, что нам нужно игнорировать факт холокоста, когда мы имеем дело с реальной политикой, поскольку всякое использование его для легитимации политических действий является его непристойной инструментализацией? Тем не менее это оказывается слишком близко к (псевдо-)левой непристойности, согласно которой любое упоминание о холокосте в сегодняшнем политическом дискурсе является фальшивкой, манипуляцией, призванной скрыть израильские преступления против палестинцев (или — шире — минимизировать не менее ужасающие страдания жителей третьего мира, в отношениях с которыми ссылка на холокост позволяет колонизаторам преподносить себя в качестве истинных и главных жертв). Мы имеем дело с кантианской антиномией (хотя было бы слишком непристойным назвать ее «антиномией холокостного разума»): хотя любое позитивное упоминание о холокосте означает его инструментализацию, сведение всех без исключения упоминаний о холокосте к такой инструментализации (то есть требование не говорить о холокосте вообще) не менее неприемлемо…
Но, возможно, обращение к Канту помогает найти решение: в соответствии с кантовской идеей негативного использования разума как единственного легитимного способа его использования, когда мы имеем дело с ноуменальными объектами, нам следует ограничиться только таким негативным подходом. Нужно, чтобы о холокосте можно было говорить только в негативном ключе, чтобы к нему нельзя было обращаться для оправдания/легитимации любых политических мер. Упоминать о нем можно только для делегитимации (некоторых из) таких мер, для накладывания ограничений на наши политические действия: обращение к нему оправданно при осуждении действий, выказывающих самонадеянность (hubris), наивысшим выражением которой был холокост.
Что если подлинной карикатурой на ислам служат сами яростные антидатские демонстрации, преподносящие ислам в смехотворном виде, в точном соответствии с западными клише? Главная ирония, конечно, в том, что возмущение мусульманских толп было направлено против той самой Европы, которую жесткие антиисламисты вроде скандально известной Орианы Фаллачи, скончавшейся в сентябре 2006 года, считали слишком терпимой к исламу и уже капитулировавшей перед ним; а в самой Европе — против Дании, которая является частью той самой модели толерантности, чьим олицетворением выступает Скандинавия. Эта констелляция полностью воспроизводит парадокс Сверх-Я: чем больше ты подчиняешься тому, что требуют от тебя другие, тем тяжелее твоя вина. Выглядит так, словно чем терпимее вы относитесь к исламу, тем сильнее он будет давить на вас…
Ориана Фаллачи была нетерпимой женщиной, которая служила симптомом терпимых мужчин. В книгах, написанных ею в последние годы7, она нарушала два главных правила: ее письмо было страстным и полностью ангажированным; она целиком пренебрегала политкорректной мантрой уважения к Другому. Она утверждала, что идущая война с террором была не столкновением цивилизаций, а столкновением между цивилизацией и варварством. Врагом было не политическое злоупотребление исламом, а сам ислам. Внутренней опасностью было стремление к поиску компромиссов, распространенное в Европе. Ее идея заключалась в том, что Европа уже духовно капитулировала: Европа считает себя провинцией ислама, она боится отстаивать свое культурное и политическое своеобразие. Фаллачи постоянно обращает внимание на асимметрию толерантности: Европа все время извиняется, поддерживает строительство новых мечетей, призывает относиться к мусульманам с уважением и т. д. Между тем в некоторых мусульманских странах само обращение из ислама в христианство наказывается смертью. Возможно, книги Фаллачи были маргинализированы и воспринимались как недопустимые именно из-за категоричности ее позиции: после всякого громкого призыва сплотиться против фундаменталистской угрозы Буш, Блэр и даже Шарон никогда не забывают сделать оговорку, что ислам — это великая религия любви и толерантности, не имеющая никакого отношения к отвратительным террористическим актам, совершаемым от ее имени.
Фаллачи была просвещенной либеральной атеисткой, а не христианской фундаменталисткой, и видеть в ее последних книгах вспышку истеричной расистской реакции — большое упрощение. Ее необычайный ранний успех превратил ее в некий «неприкасаемый» экскрементальный объект: само замешательство, которое она вызвала у мультикультуралистских либералов, свидетельствовало, что она задела больное место либерализма, нечто «подавленное» в нем самом.
Но ошибка Фаллачи заключалась в том, что она принимала мультикультуралистское услужливое «уважение» мусульманского Другого всерьез. Она не в состоянии была увидеть, что это «уважение» было подделкой, выражением скрытого и покровительственного расизма. Иными словами, Фаллачи не просто выступала против мультикультуралистской толерантности, она обнажила ее отрицаемое ядро. Комментируя волнения во французских пригородах, философ Ален Финкелькраут сказал в интервью, опубликованном 18 ноября в Ha'aretz:
«Если араб поджигает школу, это восстание. Если это делает белый, то это фашизм… Шаг за шагом благородная идея войны с расизмом превращается в лживую идеологию. Антирасизм будет для XXI века тем, чем был коммунизм для века XX. Источником насилия».
Финкелькраут здесь прав, но по неправильным причинам: проблема политкорректной мультикультуралистской борьбы с расизмом — не в ее чрезмерном антирасизме, а в ее скрытом расизме.
Чтобы увидеть это, сравним два заявления, сделанные Джорджем Бушем-младшим. В своей инаугурационнои речи в феврале 2005 года Буш заявил: «Америка не будет делать вид, что сидящим в тюрьме диссидентам нравятся их цепи или что женщины рады унижениям и каторжному труду». К этому нужно прибавить неоднократные заявления Буша о том, что ислам на самом деле является великой религией мира и что фундаменталисты лишь злоупотребляют ею. Либеральный мульти-культуралист склонен считать первое заявление выражением культурного империализма и признавать приемлемым второе, пусть даже за ним скрывается некое лицемерие. Возможно, нам следует перевернуть эту оценку и бесстрашно извлечь из нее все логические выводы. В бушевских заявлениях об «уважении ислама» проблематично не их лицемерие, а то обстоятельство, что они скрывают основополагающий расизм и европоцентристский культурный империализм. Проблему этих заявлений составляет само их содержание. Игра в спасение внутренней истины религии или идеологии и в ее отделение от более поздней или вторичной политической эксплуатации попросту ложна. Она не имеет ничего общего с философией. И здесь не может быть никакой пощады ни для ислама, ни для христианства, ни даже для марксизма. Лицемерным на самом деле является первое утверждение Буша: нужно полностью поддержать его содержание, отметив в то же время, что политические действия Буша не согласуются с ним.