Именно так поступают подстрекатели подобных неистовых passages à l'acte. Они неправильно толкуют самоубийство как преступление. Иными словами, они подделывают улики, так что катастрофа, на самом деле бывшая самоубийством (итогом внутренних антагонизмов), предстает делом рук некоей преступной силы — евреев, предателей, реакционеров. Поэтому (прибегая к терминам Ницше, здесь вполне уместным) главное различие между радикально-освободительной политикой и взрывами бессильного насилия состоит в том, что подлинно радикальная политика активна. Политика навязывает определенное видение, не оставляя иного выбора. А взрывы бессильного неистовства по сути своей являются реакцией на некое возмущающее вмешательство.
И последний — по счету, но не по значимости — урок, извлекаемый из сложной связи между субъективным и системным насилием. Насилие — не прямая характеристика определенных действий, оно распределено между действиями и их контекстом, между деятельностью и бездействием. Одно и то же действие может считаться насильственным и ненасильственным в зависимости от контекста; порой вежливая улыбка может быть большим насилием, чем жестокая выходка. Туг, вероятно, небесполезен краткий экскурс в квантовую физику. Одно из самых спорных ее понятий — так называемое поле Хиггса. Любая физическая система, предоставленная самой себе в среде, которой она способна передать свою энергию, достигнет в конечном счете состояния минимальной энергии. Говоря иначе, чем больше массы мы забираем из той или иной системы, тем сильнее мы понижаем уровень ее энергии, пока не достигнем состояния вакуума, в котором энергия равна нулю. Существуют, однако, феномены, заставляющие предполагать, что должно иметься нечто (некая субстанция), которую нельзя извлечь из данной системы, не ПОВЫШАЯ уровня ее энергии. Это нечто и называется «полем Хиггса»: как только это поле появляется в резервуаре, откуда был выкачан воздух, а температура — снижена до возможного минимума, уровень энергии в нем будет и далее понижаться. «Нечто», проявляющее себя таким образом, есть нечто, содержащее меньше энергии, чем ничто. Короче: иногда ноль не есть «самое дешевое» состояние системы, ибо, парадоксальным образом, «ничто» стоит дороже, чем «нечто». Грубая аналогия: социальное «ничто» (статическое равновесие системы, ее простое, без каких-либо изменений, воспроизведение) «стоит больше, чем нечто» (изменение), то есть требует большой энергии, а значит, первый шаг к изменению в системе — отключение деятельности, бездействие.
Роман Жозе Сарамаго «Видение»3 (оригинальное название — «Ensaio sobre a Lucidez», «Эссе о Ясности/Просветленности») можно прочесть как умственный эксперимент в области бартл-бианской политики[24]. Здесь рассказывается о странных событиях, происходящих в некоей неназванной столице неизвестной демократической страны. Утром в день выборов, как назло, хлещет дождь, и явка избирателей угрожающе низкая. Но к полудню погода разгуливается, и граждане во множестве устремляются на избирательные участки. Облегчение властей, впрочем, длится недолго: в ходе подсчета голосов обнаруживается, что более семидесяти процентов бюллетеней в столице остались незаполненными. Растерявшись от явной невостребованности гражданского права, правительство дает населению шанс исправить положение, назначая на следующей неделе новый день выборов. Результаты еще хуже: теперь пусты 83 процента бюллетеней. Две ведущие политические партии — правящая партия правых (ПП) и ее наиболее значительный противник, партия середины (ПС), в панике, а безнадежно маргинальная партия левых (ПЛ) приступает к расследованию, заявляя, что пустые бюллетени — это одобрение ее прогрессивной программы.
Что это: заговор с целью свергнуть не только правительство, но всю демократическую систему? Если да, то кто за ним стоит и как им удалось подбить сотни тысяч людей заниматься подрывной деятельностью и остаться при этом незамеченными? Когда обычных граждан спрашивали, как они голосовали, звучал простой ответ, что это их личное дело, да и вообще, разве нельзя оставить бланк незаполненным? Правительство, не понимая, как отвечать на этот кроткий протест, и не сомневаясь в существовании некоего антидемократического заговора, тут же объявляет движение «чистейшей воды терроризмом» и вводит чрезвычайное положение, что позволяет приостановить действие всех гарантий конституции.
Наугад арестовывают пятьсот граждан; они исчезают в тайных следственных пунктах, и то, что с ними происходит, засекречено на высшем уровне. Членам их семей, совсем по-оруэлловски, советуют не беспокоиться из-за отсутствия сведений о близких: «в молчании — залог их личной безопасности». Когда эти шаги не дают никакого результата, правое крыло правительства предпринимает серию все более радикальных мер: объявляет в городе осадное положение, перебирает варианты разжигания беспорядка (для того чтобы вывести из столицы полицию и правительство), полностью блокирует город для въезда-выезда и, наконец, фабрикует собственного главаря террористов. Во всех этих обстоятельствах город продолжает функционировать практически нормально, люди парируют все выпады правительства в невероятной сплоченности, на достойном Ганди уровне ненасильственного сопротивления.
В замечательно точной рецензии на этот роман4 Майкл Вуд указал на брехтовскую параллель:
«В знаменитом стихотворении, написанном в Восточной Германии в 1953 году, Брехт цитирует слова своего современника — тот говорит, что народ потерял доверие правительства. Чего же легче, лукаво спрашивает Брехт: надо распустить народ — пусть правительство выберет другой5. Роман Сарамаго — притча о том, что происходит, когда нельзя распустить ни правительство, ни народ».
Сама параллель вполне правомерна, но заключительный вывод, кажется, неточен: тревожное послание романа заключается не столько в том, что распустить народ и правительство невозможно, сколько в том, чтобы указать на принудительную природу демократических ритуалов свободы. Ведь, в сущности, воздерживаясь от голосования, народ и распускает правительство — не только в узком смысле (свергает правительство, находящееся у власти), но и в более радикальном. Почему правительство впадает в такую панику от этого шага избирателей? Оно уже не может не замечать, что само оно существует и отправляет свои полномочия лишь постольку, поскольку граждане приемлют его в таком качестве — приемлют даже путем отрицания. Воздержание избирателей заходит дальше, чем внутриполитическое отрицание, чем вотум недоверия — оно отрицает сам принятый уклад.
В терминах психоанализа воздержание избирателей — своего рода психотическое Verwerfung (отвержение, отторжение), действие более радикальное, чем подавление (Verdràngung). По Фрейду, то, что подавлено, принимается умом субъекта в том случае, если оно поименовано, и в то же время отрицается, поскольку субъект отказывается его признавать, отказывается узнавать в нем себя. Напротив, отвержение tout court[25] выталкивает понятие из области символического. Очерчивая контуры такого радикального отвержения, соблазнительно прибегнуть к провокационному тезису Бадью:
24
Прилагательное «бартлбианский» произведено от фамилии Бартлби, главного героя повести Германа Мелвилла «Писец Бартлби» — невероятно пассивного нью-йоркского клерка, который на каждое требование хозяина сделать то-то или то-то отвечает: «I would prefer not to» («Я предпочел бы этого не делать»).