Жалко лешему маленьких – сам ведь виноват! Ох, не надо было на силу свою надеяться, в лес чужой заходить. Куда они теперь, старый и малые, денутся? Видно, и правда придётся детям ягодок отведать…
Поманил их к себе леший, ягоды протягивает – берите, мол. Девочка потянулась уже было, да взять не успела – резко окликнул кто-то сзади. Глядь, а там фриц стоит! Молчит, только автоматным дулом показывает – хенде хох! Это значит, руки вверх поднять.
Маленькие и подняли, стоят, трясутся. И леший поднял. Высоко поднял, из последних сил потянул ветви к небу, корнями в землю прорастая… Тянется лесовик вширь и ввысь. Знает он, что морок ему не навести теперь, только одно и остаётся – самому деревом стать, маленьких заслонить.
Заверещал фриц от ужаса, глазам своим не верит – как это дерево в три обхвата вместо человека выросло в единый миг! Стоит, орёт себе что-то, а пошевелиться не может.
Наконец совладал с ногами и ну бежать от этого проклятого места, на ходу паля из автомата по морщинистому стволу…
Упал лесовик наземь, вздрогнул лес от тяжести вековой. Дети сидят рядом, по щекам его гладят, никуда не отходят.
– Дзядуля, мы цябе не кiнем. Мы да дохтара адвядзём цябе! Дохтар горкае пiтво дасьць. Дык ад яго адразу выздаравееш! Чуеш?[16]
Девочка лужицу нашла, слегка льдом уже подёрнувшуюся. Ладошки туда опустила, воды принесла лясуну:
– Пi, дзядуля![17]
Губы смочив, прислушался к своим ощущениям. Вроде жив… Ну а раз так, вставать надо. Иначе в сон провалишься!
И побрели они так – девочка лешего под левую руку держит, мальчик – под правую. От патрулей подалее держались, без троп, через самую чащу шли. Медленно шли, голодно. Однако ж ягоды волчьи леший выбросил, не на свою, а на человечью силу и чудо теперь надеясь.
И прав оказался. Вышли они к людям всё-таки! Ровнёхонько к первому снегу…
Впереди, чуть в низине, лежал городишко, а самый окраинный дом почти примыкал к лесу. Здесь не было чужаков, над избами безбоязненно клубился печной дым, кое-где мычали коровы, и слышались гудки далёких паровозов, обречённо идущих на восток.
Ясный закат обещал по-настоящему морозную ночь, и леший засыпал на ходу. Они стояли втроём на самом краю леса, держась за руки – ни дать ни взять дед с внучатами, такими же востроносыми и глазастыми, как и он сам, за хворостом собрался!
– Далей хадзiце самi[18], – прошелестел леший напоследок. Прикрыл глаза, скукожился, превращаясь в порыжевшую от времени сосновую шишку, незнамо как занесённую сюда, так далеко от родного леса, и затерялся среди чёрных почти опавших листьев и мухоморной трухи.
К дому, в котором уже горел вечерний свет, подошли с опаской. Как-то встретят их там?
На стук вышел вихрастый чернобородый мужчина. Из-за его спины любопытно выглядывала целая орава – целых пять глазастых ребятишек. Девочка уже собиралась что-то сказать, но тут внезапно смутилась и, потянув за собой брата, пошла прочь. Бородач, шикнув на загомонившую детвору, выбежал как был – босиком – и легко поднял обоих детей на руки. Так и зашёл с ними – девочка на одном плече, мальчик на другом. Дом обдал детей уже забытым теплом, запахами еды, каким-то чадом и паром.
Вечерять сели все вместе: бородач с маленькой и суетливой своей женой, пятеро их шумных детей и пришлые брат с сестрой. Ели споро – видно было, что живут здесь не очень-то сыто.
– Что будем делать с ними? – обратилась женщина к мужу на незнакомом гостям языке. – Чем прокормим?
– Ну, кормим же мы чем-то пятерых, – пожал плечами мужчина. – Значит, прокормим и семерых.
Женщина ласково погладила его по руке:
– Я иногда смотрю на тебя и думаю, что мне с тобой очень повезло… Какой ты у меня хороший… И как я могу – прости меня, дуру, – вечно ругать тебя за всякие пустяки? То вещи не убрал, то дров не наколол… Как будто сама не могу всё сделать! Как будто руки у меня от этого отвалятся! Да не отвалятся, они же казённые! – от недавней нежности в голосе не осталось и следа. Женщина кричала, поднимая руки к небу и призывая его – небо – в свидетели своей тяжкой доли: – Это ведь не эти руки на себе пятерых выносили! Не эти руки вагон дров перерубили! Ай ты горе моё, горе-злосчастье!
Брат и сестра замерли, во все глаза глядя на бушующую маленькую женщину. Остальные дети, давно, видимо, привыкшие к подобным сценам, не обращали на мать никакого внимания и доедали суп, так же весело гогоча и толкаясь.
Мальчик под столом схватился за руку сестры:
– Што яна гаворыць? Яны ж размаўляюць як фрыцы!
– Не, яны ня фрыцы. Дзядуля б нас тут не пакiнуў. Гэта нашы, свае, савецкiя![19] – шёпотом ответила девочка.
16
Дедушка, мы тебя не бросим. Мы к врачу отведём тебя! Врач горькое питьё даст. И от него сразу выздоровеешь! Слышишь?
19
– Что она говорит? Они же разговаривают как фрицы!
– Не, они не фрицы. Дедушка бы нас тут не оставил. Это наши, свои, советские