Николай. Как вижу, ничто не скрыто от тебя, но надобно, чтобы ты применил свой ум ко всем словам богослова. Ведь он ничего не говорит понапрасну. В самом деле, он же утверждает, что в наиболее подходящем смысле о самом Боге можно сказать, что Он есть мгновение.
Фердинанд. Да, он так говорит. Но почему ты советуешь обратить на это особое внимание?
Николай. Мгновение есть субстанция времени, так как с уничтожением его от времени ничего не останется. Следовательно, мгновение ради своей простейшей неделимости и неизменяемости в высшей степени причастно A; оно представляет собой субстанциальность, которая, если ее назвать длительностью (duratio), легчайшим образом обнаружилась бы в вечности как вечность, во времени - время, в месяце - месяц, в дне - день, в часе - час, в мгновении - мгновение, и таким же образом - обо всем причастном длительности. И сама длительность не отлична от всего, что длится, и в особенности не отлична от мгновения или «теперь», которое длится постоянно. Следовательно, длительность во всем есть это все, хотя она и предшествует всему, что в ней участвует. Отсюда, раз существует иное, что ей причастно, и сама она не является иным в отношении к причастному, то становится ясным, каким образом происходит участие в неином при помощи вечности или, правильнее, при помощи длительности и мгновения.
Фердинанд. Мне кажется, что ты, рассуждая о мгновении, хочешь говорить о настоящем.
Николай, Я утверждаю, что одно и то же «теперь», мгновение и настоящее.
Фердинанд. Тогда мне ясно, что настоящее - это принцип познания и бытия для всех временных различий и разнообразий. Ведь при помощи настоящего я познаю прошлое и будущее; и все, что существует, существует через него, так как настоящее в прошлом есть прошлое, в будущем же оно есть будущее, в месяце - месяц, в дне - день, и так - во всем. И хотя оно есть все во всем и распространяется на все, оно, однако, ни в чем не объемлемо, пребывая постоянно и будучи лишено инаковости.
Николай. Ты прекрасно подошел к этому вопросу, и потому от тебя ни в каком смысле не укрылось, что A есть настоящее настоящего. Ведь оно предшествует самому настоящему, так как то настоящее, которое есть не что иное, как настоящее, уже предполагает неиное, каковое в нем есть оно само. И так как настоящее есть субстанция времени, то ты, конечно, правильно усматриваешь, что A есть субстанция субстанции. В самом деле, если уничтожится настоящее, не останется и времени, но с уничтожением A невозможно оставаться ни настоящему, ни времени, ни чему-либо иному,
Фердинанд. Хорошо убедил, отец. И я уже ясно вижу, что все сказанное самим богословом освещается при помощи этого А. И всего более нравится мне утверждение самого Дионисия, что богословы почитают благость самого Бога как первую причастность, откуда я вижу, что все божественные имена обозначают причастность непричащаемому. Но поскольку с уничтожением самого A все подобное лишается и значения, и причастности, так как все причастно A, я радуюсь тому, что обретаюсь - и причем, согласно богословам, до всего - в благости. Ведь раз то, к чему все стремится, есть предмет стремления в смысле блага, то само A, без которого все прекращается, правильно называется благостью. Моисей называет творца движением, направленным к созданию всего, так как он видит, что это - хорошо. Следовательно, если благо есть начало вещей, то все, без сомнения, существует постольку, поскольку оно - благо. Как говорит Дионисий, благо не отлично как от прекрасного, так и от всего существующего35; это у него - от A. Поэтому последнее в нем отражается лучше всего. А если A заблещет в чем-либо лучше всего, то это последнее непременно и является и называется благом.
Николай. Твое рассмотрение отчетливо потому, что ты правильно рассматриваешь все посредством A. Не обдумал ли ты также и то, в каком смысле богослов утверждает, что единое есть как бы элемент всего, и вместе с тем в «Мистической теологии» отрицает, что Бог есть единое?36
ГЛАВА 17
Фердинанд. Я обратил внимание, что он утверждает так, как ты говоришь. Однако прошу тебя, разбери подробно, как понимать эти слова.
Николай. Полагаю, что он хотел сказать этим следующее. Подобно тому как с прекращением единого прекращается единичное и с прекращением какого-либо элемента прекращается то, что элементом оформлено (elementata), так с уничтожением А одинаковым образом прекращается все. В самом деле, оно относится ко всему внутренне и глубже, чем элемент к составу из элементов.
Фердинанд. Следовательно, Давид из Динанта и философы, которым он следовал, весьма мало ошибались, когда именовали Бога материей (hylen), умом (noun) и природой (physin), а видимый мир - видимым Богом37.
Николай. Давид называет hylen началом тел, noun, или ум,- началом душ, physin же, или природу,- принципом движения и не усматривает, чтобы они, как [заключенные] в начале, отличались между собой, почему он так и сказал. Ты же теперь увидел, что A определяет все это и само существует в них, хотя и не есть что-либо из них. Потому пусть ни это, ни ничто такого рода - то есть то, что богослов называет единое как бы элементом всего,- не смущает тебя; ты не ошибешься, если будешь всегда возвращаться к A и к тому, что мы допустили.
Фердинанд. Ты безупречно учишь и просвещаешь меня, и особенно нравится мне то, что богослов пишет Гаию, потому что это ясно и совершенно согласуется с тем, что ты говорил.
Николай. Что именно?
Фердинанд. Слова богослова: «Если кто-нибудь, созерцая Бога, понимает, что созерцает,- он созерцает не Бога, но нечто»38. Поэтому, если бы Давид из Динанта увидел, что Бог есть «материя», пли «ум», или «природа», он, конечно, увидел бы нечто, но не Бога.
Николай. Удивительный ты, Фердинанд. И конечно, еще удивительнее, если бы ты рассмотрел в отношении сказанного выше нечто более глубокое.
Фердинанд. Скажи, пожалуйста, что именно?
Николай. Слова богослова: «Так как все мыслимое является чем-либо, то поэтому оно не есть Бог»39. Нечто же есть нечто иное. Значит, Бог, если бы он мыслился, во всяком случае мыслился бы не как иное. Отсюда, если он не может мыслиться в качестве того, что обозначается при помощи «иного» и «нечто», то он не может и мыслиться как нечто, поскольку он не обозначается при помощи «нечто». Поэтому Бог, если бы он созерцался, созерцался бы выше и прежде чего-угодно иного и выше ума. Но прежде иного ничего не может ' быть усмотрено, кроме неиного. Следовательно, ты видишь теперь, что неиное направляет нас к началу разумному, превосходя и предваряя и иное, и все умопостигаемое. Богослов изъясняет это там же, и даже то, каким образом совершенное познание этого неиного может быть названо незнанием, поскольку оно есть познание того, кто превыше всего познаваемого. Вот что теперь да будет сказано из нашего удивительного богослова. Действительно, достаточно для наших предположений этого наряду с тем, что он высказал подобным образом в других местах.
ГЛАВА 18
Фердинанд. Теперь, если у тебя есть время, то давай войдем в рассмотрение некоторых сторон того, что достойно изложено у величайшего и проницательнейшего перипатетика Аристотеля. И так как он никоим образом не может быть совершенно неизвестен тебе, то скажи, прошу, что хочет открыть нам философ такого размаха?