Она замолчала, а Джон обдумывал её слова. Частичная потеря памяти в результате переохлаждения и, несомненно, стресса который она испытала. Должно быть это хорошо, что она не помнит самой трагедии, но потеря нескольких лет жизни, это ужасная шутка подсознания.
– Мэри, – она вздрогнула, когда он обратился к ней, она, должно быть, ушла глубоко в свои мысли. – Вы говорите, что уверенны, что лёд был прочным, откуда такая уверенность?
– Я бы просто не ступила на него, – воскликнула она и, увидев непонимание на его лице пояснила. – Я, конечно, могу поступать отчаянно, говорить резкие слова, совершать безумные поступки, поступать, так как я считаю нужным. Но я никогда не стану рисковать своей жизнью намеренно, ведь вы, безусловно, об этом думали? – Она махнула рукой, когда Джон хотел ответить, и продолжила. – Вы же врач и должны учесть все варианты событий. Просто я ужасная трусиха, а такой поступок, как самоубийство – смертный грех и карается высшей силой.
– Вы религиозны? – спросил он.
– Безусловно. Я всегда верила, что нами управляет высшая сила, высший разум. – Кто-то называет эту силу Господом, но я считаю, это не имеет особого значения. Ведь названия не важны, это всего лишь слова.
– А как же молитвы? Вы верите в силу молитвы?
– Конечно, верю, но не обязательно говорить заученные слова, все должно идти от сердца.
– Я полностью с вами согласен, – кивнул Джон.
Плавно, разговор от постигшей её трагедии, перетёк к религии и по раскрасневшимся щекам девушки, Джон видел, что ей очень нравиться эта беседа.
– Понимаете Джон, после того, что произошло, я кардинально поменяла своё мировоззрение и на вопросы религии в частности. Возможно, это обусловлено случившимся, а возможно я была такой уже в момент произошедшего. Мне это не известно, я ничего не помню. Но, ведь то, что я не помню свою жизнь, совершенно не значит, что я не помню себя. – Джон заметил, что она старательно не употребляет слово трагедия, заменяя его, на, что-то более обширное и как будто бы не касающееся её в целом. Словно, будучи каким-то досадным недоразумением, которое случилось с ней. Но, тем не менее, говорила об этом достаточно хладнокровно, как человек, принявший и понявший своё положение, но не считавшим этот провал памяти своей жизни значимым. Или Мэри хотела так думать? Хотела думать, что вычеркнутые события её жизни были такими не примечательными, что и вспоминать совсем нечего?
– Скажите, Мэри, ведь моё появление здесь обусловлено не только вашей амнезией? В этом вопросе найдутся врачи компетентнее меня. Я только хочу, что бы между нами была предельная честность и искренность, – сказал Джон как можно мягче. Мэри прикусила губу, потом вздохнула и снова села за стол.
– Что ж, господин доктор, – произнесла она, вскинув брови и глядя ему прямо в глаза, – честность и искренность я вам гарантирую. Этого у вас будет в избытке. – С этими словами она протянула ему тетрадь, в которой она писала, когда он вошёл.
– Взгляните, пожалуйста, – попросила она.
Джон открыл тетрадь и в первые несколько секунд ничего не понял, но потом, вглядевшись в текст, он понял, в чём дело. Её красивым, уверенным почерком были выведены ровные слова, только буквы были перепутаны. Написанные слова, казалось, теряли всякий смысл, словно, это писал ребёнок, который только начал постигать азы грамматики. Джон удивлённо посмотрел на Мэри.
– Я начала путать буквы, – пояснила она.
– Как давно? – спросил он.
– Сразу после. И знаете, чем больше я пишу, тем больше происходит путаница, а если я начинаю писать очень быстро, это когда ухватишь какую-то мысль, то местами переставляются целые слоги.
Джон снова посмотрел в тетрадь, полистал страницы. Некоторые слова были написаны правильно, правильно были составлены и предложения, но в основной массе буквы в тексте были переставлены местами.
– А что вы пишите? Как я вижу, это какие-то рассказы? – Джон поднял голову от тетради и посмотрел на Мэри.
– Это сказки. Сказки для детей. – Она улыбнулась. – Во мне неожиданно проснулся этот талант, и я стала писать. Вот тогда-то, я и обнаружила эту проблему, – она показала пальцем на тетрадь в руках Джона. – Теперь я пишу, а потом диктую Эмме текст, перед тем как нести рукопись в печать.