Цитируемая автобиография писательницы относится к 1875 г., но можно допустить, что обстоятельства свидания Ишимовой с Александром I стали известны ее сочленам по кружку П. А. Плетнева середины 1830‑х гг., где она познакомилась с Пушкиным (адресовавшим ей последнее в своей жизни письмо)[24].
3
В основных своих чертах ‘Парашин текст’ сложился как раз к моменту появления другой (и сразу ставшей чрезвычайно популярной) вариации архетипического сюжета ‘Путешествие к властелину за правдой/милостью’. Это — роман Вальтер Скотта «Эдинбургская темница» («The Heart of Mid-Lothian», 1818; французский перевод, озаглавленный «La prison d’Edimbourg», — 1821; русский перевод с французского — 1825).
Действие происходит в 1730—1740‑х гг. Ради спасения своей сестры, не без оснований осужденной на смертную казнь, Джини Динз, молодая шотландская провинциалка, добирается до Лондона; получив неформальную аудиенцию у жены Георга II, королевы Каролины (благодаря хлопотам герцога Аргайла и в его присутствии), она силой простосердечного красноречия склоняет собеседницу на свою сторону.
Близость сценарных схем «Эдинбургской темницы» и КД[25] проявляется во множестве перекличек на разных уровнях — мотивном (в Лондоне Джини Динз останавливается у своей заботливой родственницы, которая, однако, узнает о затеянной интриге post factum), предметно-топографическом (не сменившая, по рекомендации Аргайла, свою обычную одежду, Джини едет с ним в Ричмонд-парк, любимую резиденцию королевы) и текстуальном, причем вплоть до буквального цитирования: «Our business is, I think, ended for the present <…>, said the Queen»[26]; Государыня <…> сказала с улыбкою: <…> Дело ваше кончено (VIII: 273). Еще одна параллель вальтер-скоттовского романа и КД попала в поле зрения совсем недавно.
На пути в Ричмонд-парк Аргайл, не открывая имя будущей собеседницы, прибегает к перифрастическому, но достаточно прозрачному описанию: «I have asked an audience of a lady, whose interest with the king is deservedly very high. <…> You have no occasion to call her any thing but Madam. <…> [A]nd if you can gain her consent, I’ll wad ye a plack <идиоматическое выражение, обозначающее твердое обещание>, as we say in the north, that you get the pardon from the king»[27]. Между тем Джини, смущенную скромностью костюма герцога и самим местом аудиенции («…this is mair like a gentleman’s policy than a royal palace»[28]), не оставляют колебания; даже после разговора с той особой, которую герцог, стоя с непокрытой головой, постоянно именовал «Вашим Величеством» и которая в конце концов назвала себя королевой Каролиной, — девушка обращается к Аргайлу со словами: «And that leddy was the Queen herself? <…> And yet I can hardly believe it, when I heard her speak it herself»[29].
В этом фрагменте находят «интертекстуальное подтверждение»[30] дразнящей гипотезе М. С. Альтмана о том, что Марья Ивановна, внимательно выслушав подробные рассказы Анны Власьевны о распорядке дня Екатерины II, заранее наметила свой маршрут и, появившись ранним утром около памятника в честь побед П. А. Румянцева с уже заготовленным прошением, сразу догадалась, кто была дама, сидевшая на скамейке[31].
Сопоставление соответствующих фрагментов приводит нас к иному выводу. Как кажется, именно отсутствие у Джини Динз абсолютной уверенности в том, что она беседует с королевой, мобилизует ее импровизационные ресурсы — речь девушки, чередующая обращения «Madam» и «my Leddy», уснащается целым набором риторических приемов, более уместных в проповеди, нежели в мольбе, обращенной непосредственно к монарху или его супруге. (Не случайно первая реакция королевы касается не сути поступившей просьбы, а ее оформления: «This is a eloquence»[32].) Аналогичным образом рисуется и линия Марьи Ивановны: предупрежденная рассказами Анны Власьевны, она надеется увидеть императрицу на скамейке у памятника Румянцеву; в общении же с дамой в белом утреннем платье возникает эффект неполной идентификации, который в решающий момент выведен на поверхность текста:
24
Параллель рассказа Ишимовой и соответствующего фрагмента из главы XIV КД дополнительно подсвечена мотивом почтового двора в Софии.
25
«The two scenes have too much in common to leave it in doubt that the Scott episode was Pushkin’s model in unusually deliberate and immediate way» — D. Davie.
30
А. К. Жолковский, «Очные ставки с властителем: Из истории одной „пушкинской“ парадигмы»,
31
См.: М. С. Альтман, «Читая Пушкина»,