В смелых, прямых и порой язвительных ответах Петра угадывались недюжинный ум и твердый характер, позволившие не только ему, но еще 46 человекам выжить и вырваться из окружения.
«Ачто, если… Это же не в кадровый состав. Такое предложение в отделе фронта могут поддержать, — зажегся Рязанцев новой идеей. — Зафронтовой агент! Тут нет никаких препятствий. Нет? А вдруг не вернется? Нет, Прядко не тот человек. И все-таки мало ли что — нарвется на фрицев, погибнет, и тогда всех собак на меня спустят. Вспомнят про показания Струка и обвинят, что матерого шпиона отпустил. Матерого? Ну, если так рассуждать, то на хрена ты это место занимаешь. Надо рисковать, но с подстраховкой. Для начала отправить с заданием: провести войсковую разведку ближайших тылов фашистов, и не одного, а с надежным прикрытием. Первый кандидат уже есть — Сыч, второго подыщем, а потом и решение примем», — определился Рязанцев и снял трубку телефона.
Ответил дежурный:
— Слушаю вас, Павел Андреевич.
— Где Прядко?
— Здесь, внизу.
— Проводи ко мне.
— Есть! — коротко ответил дежурный, и из коридора донесся дробный стук каблуков.
Рязанцев собрал со стола документы и, положив их в сейф, прошел к столику, коснулся чайника — он еще не остыл — и заглянул в шкаф в поисках сахара. Стук в дверь отвлек его от этого занятия.
— Войдите! — крикнул Рязанцев.
На пороге появился дежурный и доложил:
— Прядко по вашему приказанию, Павел Андреевич.
— Пусть заходит. И еще, Володя, скажи коменданту, чтобы сахарку подкинул, а если есть, и свежих сухарей, а то у меня такие, что зубы сломать можно.
— Сделаем, — дежурный кивнул головой и отступил в сторону.
Петр шагнул в кабинет, остановился у порога и исподлобья посмотрел на того, кто подписал роковую ориентировку, зачислившую его в разряд предателей, и затем пробежался взглядом по кабинету. Его отличали непривычные для фронтовой полосы чистота и порядок, лишнего ничего не было. Видное место, как и положено, занимала святая для большевиков «икона» — портрет Сталина. В углу на разлапистой металлической треноге громоздился массивный сейф.
«Сколько же в этом чертовом ящике несчастных человеческих душ томится?» — невольно подумал Петр и скосил глаза вправо.
Рядом с сейфом на вешалке висели автомат, полевая сумка и плащ-палатка. От вешалки до двери выстроился ряд разнокалиберных табуреток и стульев. Напротив между двух окон, густо забранных решетками, стоял большой двухтумбовый стол.
«А как драпать будешь, если фрицы нагрянут? Зубами решетки грызть станешь?» — позлорадствовал Петр над хозяином кабинета и посмотрел на него.
Форма, словно с иголочки, ладно сидела на спортивной фигуре Рязанцева. Свежий подворотничок отливался легкой синевой. Наглаженная на рукавах гимнастерка, казалось, рубцами резала воздух.
«Хлыщ кабинетный! Посмотрел бы я на тебя на передовой. Не утюжком, а своим брюхом землицу бы утюжил. Чистюля хренов! Да-а, не чета горлохвату Макееву. Этот все нервы вымотает», — пришел к неутешительному для себя выводу Петр и, вглядываясь в лицо Рязанцева, пытался понять, к чему готовиться.
Высокий лоб, русые, слегка вьющиеся волосы и необыкновенной синевы глаза выдавали в нем выходца из северных областей России. Жесткие складки у рта и волевой подбородок свидетельствовали о твердом характере капитана. Ранняя седина на висках говорила о том, что, несмотря на свои тридцать с небольшим лет, ему пришлось повидать в этой жизни всякого.
Они встретились взглядами. В выражении глаз Рязанцева не было того леденяще-обжигающего и беспощадно-обвинительного блеска, который Петр видел у Макеева и ему подобных. В них читалось обыкновенное любопытство, а сама поза Рязанцева не таила в себе скрытой угрозы. Особист с нескрываемым интересом разглядывал Прядко. Тот смутился и не сразу понял, что к нему обращаются.
— Здравствуй, Петр Иванович. Чего стоишь? Проходи, садись, — с характерным оканьем заговорил Рязанцев.
— Э-э… Здравия желаю, товарищ капитан, — сбивчиво произнес Петр и присел на крайний стул.
— Подсаживайся ближе.
— Уже насиделся.
— Все на Макеева злишься? — догадался Рязанцев и добродушно заметил: — Не держи на него зла, что поделаешь — война.
— Значит, людей по одному слову можно в расход пускать?
— Так уж по одному слову?