Отложив в сторону карту, Рязанцев поднял глаза на разведчика. Их взгляды встретились, и слова застряли в горле — у него язык не поворачивался предложить Петру снова окунуться в тот ад, из которого он с таким трудом вырвался. И не просто окунуться, а отказаться от самого себя, облечься в ненавистную личину предателя, и каждый день, каждый час доказывать свою лояльность и преданность ассам гитлеровской разведки. А они на слово никому не верили и будущих агентов пропускали через жесточайшее сито проверок.
«Так как же нам быть, Петр? Как? — размышлял Рязанцев. — Одно дело, когда рядом находятся испытанные бойцы (тут сам черт не страшен), и совсем другое — оказаться в гитлеровском гадюшнике, абвере. Там стукач на стукаче сидит и каждый норовит подставить ножку, чтобы перед начальством выслужиться. Надолго ли у тебя хватит выдержки? Больно ты дерзок. И что? В абвере нужны не плюшевые, а дерзкие и решительные. Они дают результат».
Отбросив последние сомнения, Рязанцев задал Петру прямой вопрос:
— Петр Иванович, а как ты смотришь, если в разведку еще раз сходить?
На лицо Прядко легла тень. Подумав, он ответил:
— Если надо, так сходим.
— На этот раз придется отправиться одному.
— Одному?
— Одному. И надолго.
— Особое задание?
— Правильно мыслишь, Петр Иванович. Про абвер слыхал?
— На своей шкуре прочувствовал, — вспомнил Петр про гитлеровского агента Струка.
— Так вот, Петр Иванович, надо проникнуть в это шпионское гнездо — абвергруппу-102.
— Мне?
— И не просто проникнуть, а стать там свом и закрепиться.
— Как своим? Да вы что, Павел Андреевич? — Петр задохнулся от возмущения. — Быть в одной своре с такими, как Струк? Никогда. Я боевой офицер. Мое место в строю. Лучше…
Рязанцев не пытался его остановить, а дал выплеснуться эмоциям. Они захлестнули Петра. Нет, им двигал не страх, это была естественная реакция порядочного человека, у которого одна только мысль примерить на себя личину предателя вызывала отвращение. И это лишний раз убеждало Рязанцева в правильности сделанного выбора.
Исчерпав гневный запал и избегая смотреть в глаза Рязанцеву, Петр обронил:
— Извините, товарищ капитан, ну, не мое это дело. Чего зря тратить время? Отправляйте на фронт. Там мое место.
— Мое, не мое… Это же кто тебе такое сказал? — не отступал Рязанцев.
— Как кто? Война.
— Тут ты прав. Она каждому определяет свою цену.
— Ну вот, сами видите: мое место в боевом строю, а не среди этих выб…
— Да погоди ты со своим строем, — перебил Рязанцев и зашел с другой стороны: — Ты до войны кем был?
— Я? Интендантом.
— Интендантом. А кем стал?
Прядко замялся.
— Молчишь? Тогда я скажу: боевым командиром! Да еще каким! Бойцы готовы пойти за тобой в огонь и воду.
— Так то ж свои! А быть в волчьей стае и подвывать… Не, не тот у меня голос, — упрямо твердил Петр.
— Свои, говоришь? — Рязанцев выдвинул ящик стола, достал фотографии и швырнул их на стол. С одной из них, угрюмо набычившись, смотрел Струк.
— Иуда! Как его земля еще носит? — больше у Петра не нашлось слов.
Гнев и ненависть к предателю душили его. Рязанцев сгреб фотографии в ящик стола и напомнил:
— Из-за этого мерзавца твой отряд половину потерял. Не так ли?
В ответ прозвучал зубовный скрежет.
— Вот видишь, Петр Иванович, и все из-за одного мерзавца. Но этого могло и не быть, если бы в том абверовском гадюшнике находился наш человек. А теперь представь: сколько таких струков затесалось в войска и сколько еще забросят?
— Сволочи! Душить их надо!
— Легко сказать, сначала надо поймать. А как? Мы, как слепые котята, тычемся, — в сердцах произнес Рязанцев.
— Я все понимаю, Павел Андреевич, но боюсь сорваться. Я же этих гадов… — и пальцы Петра сжались в кулаки.
— Не сорвешься. Справишься. Я знаю, что говорю.
— По мне, так лучше в штыковую.
— В нее и без тебя есть кому ходить, а вот в абвер внедриться — такое только таким, как ты, под силу.