Все это и истязания, которым подверглись попавшие в плен красноармейцы, излагал Струк в своих показаниях. У Петра уже не оставалось сил читать дальше. Он швырнул на стол эти, казалось, сочащиеся кровью его бойцов листки и заметался по комнате. В нем все клокотало от ненависти к предателю. Отбросив штору в сторону, он закричал:
— Зина, самогону!
Голос, а больше его вид напугали ее. Всплеснув руками, она вскрикнула:
— Божечка, та шож случилось? Петро, на тебе лица нэма!
— Самогон! Самогон давай! — твердил он и молотил кружкой по столу.
— Щас-щас, — запинаясь, повторяла она, трясущимися руками достала из кладовки бутыль и плеснула в кружку.
— Себе тоже! — потребовал Петр.
— Лью… лью. Только успокойся, милок.
Бутыль в руках Зинаиды ходила ходуном; самогон плескался и на стол, и на руку Петра. Он не замечал и не чувствовал этого. Боль о товарищах, погибших, замученных в застенках гитлеровцев, и лютая ненависть к предателю Струку терзали ему душу. После второй кружки самогона стены, мебель и Зинаида поплыли перед глазами; калейдоскоп лиц живых и мертвых товарищей стремительно набирал скорость и закручивался в огромную бездонную воронку — он провалился в нее.
Очнулся Петр от боли — спазмы перехватили горло — и открыл глаза. Полоска света, сочившегося через неплотно задернутую штору, упала на лицо — это Зинаида спозаранку растопила печку и разогревала мешанку для теленка. Тряхнув головой, он на нетвердых ногах вышел в горницу. Его вид вызвал тяжелый вздох у Зинаиды. Отложив кочергу в сторону, она захлопотала вокруг Петра.
— Выпей рассольчика, Петро Иваныч. Выпей, сразу полегчает.
Петр пил-пил, пока не прошла сухость в горле и дрожь в пальцах, а затем возвратился к себе в комнату. Отлежавшись, принялся приводить себя в порядок: побрился до синевы, поменял подворотничок на гимнастерке и после завтрака полный решимости направился в особый отдел.
Дежурный — им оказался Семенов — без задержек проводил его в кабинет Рязанцева. Тот, несмотря на ночную поездку к линии фронта, был, как всегда, подтянут и, крепко пожав руку, предложил:
— Проходи, Петр Иванович, садись. Почаевничаем.
— Спасибо, Павел Андреевич, я позавтракал, — отказался Петр.
— Присаживайся, присаживайся. По тебе вижу, разговор предстоит серьезный.
Петр промолчал, присел на табурет, положил на стол папку и замялся, не зная, с чего начать. Рязанцев пододвинул папку к себе и, стрельнув в него испытующим взглядом, спросил:
— Изучил?
— Лучше бы не читал. До сих пор тот бой у моста стоит перед глазами.
— Да-а, попали вы в мясорубку, — посочувствовал Рязанцев.
— Не то слово.
— А все из-за одного мерзавца. Но этого могло и не быть, если бы…
— Павел Андреевич, я не пацан. Я все понимаю, — перебил его Петр и, потупив взгляд, сказал: — Извините за вчерашнее, вел себя как последняя…
— Перестань!
— Обещаю, заднего хода не будет. Я пойду на задание.
— Другого ответа я от тебя не ожидал, — в голосе Рязанцева зазвучали теплые нотки, и суровые складки, залегшие у губ, разгладилась.
Он деловито зашелестел документами, нашел лист со списком сотрудников абвергруппы-102, с данными, которые удалось собрать контрразведчикам, и, потрясая документами в воздухе, спросил:
— Что скажешь об этом зверинце?
— Клейма негде ставить. Ненавижу! Попадись мне, убил бы на месте! — глаза Петра гневно сверкнули.
— А вот это для разведчика уже плохо. Ненависть — плохой советчик. Запрячь ее подальше.
— Как? Понимать — понимаю, а сделать… — Петр развел руками.
— Надо, Петр Иванович. Абверовцы — они, как те собаки, которые чужака за версту чуют.
— Ну вот, а мне с ними в одной стае бегать, да еще подвывать. На этом и боюсь сорваться.
— С таким настроем — да, но… — Рязанцев задумался, а затем огорошил: — Помнишь, в сороковом тебя вызывали в особый отдел по недостаче на складе ГСМ? — и, не услышав ответа, спросил: — Что тогда было на душе?
Петр помрачнел и глухо сказал:
— Не хочу даже вспоминать.
— А все-таки?
— Честно?
— Конечно!
— Я бы таких, как Рохлис, и близко к органам не подпускал.
— Всяко бывает. Как говорится, в семье не без урода. Но дело не в нем, а в тебе. Так все-таки, что думал? — возвратился к своему вопросу Рязанцев.
Петр замялся.
— Ну, говори, говори, дело-то прошлое, — мягко, но настойчиво подталкивал к ответу Рязанцев.
— Враги пробрались в советскую власть, чтобы веру в нее в народе подорвать.
— Та-а-к, с врагами понятно. А как с властью?