Самой смерти он давно перестал бояться. Она находилась рядом и смотрела на него равнодушными, отупелыми глазами доходяг, напоминала штабелем мертвецов, сложенных за стеной штрафного барака. Промерзшая, как бетон, земля отказывалась их принимать.
Петр с тоской думал о том, что возможно завтра, а может, послезавтра его оставят силы, он рухнет под откос и больше никогда не поднимется. Кто-то из охраны лениво приподнимется над костром, может, даже пальнет или натравит пса, но даже злобная псина, потаскав тело по площадке, бросит и вернется к теплу.
Потом чьи-то трясущиеся руки сдерут с деревенеющего тела то, что еще можно обменять у лагерной обслуги на пачку махры и чифиря. В конце дня другие доходяги взвалят на плечи заледеневший труп и, как бревно, потащат в лагерь. Спотыкаясь, они будут проклинать его за то, что помер не по-человечески, за то, что отбирает последние силы. Уже в лагере, когда другие бригады будут хлебать вечернюю баланду, им еще придется стоять на плацу, пока бригадир не отчитается перед старостой по загнувшимся доходягам.
— Подъем! — истошный вопль нарядчика вырвал Петра из полузабытья.
Петр с трудом сполз с нар, на непослушных ногах проковылял на середину барака и встал в строй. На нарах и на полу осталось лежать несколько неподвижных тел — смерть собирала свою страшную жатву. Нарядчики, ухватив за ноги несчастных, поволокли к штрафному бараку. После переклички в барак вкатили четыре бака с похлебкой. К бакам тут же выстроились очереди.
Спустя тридцать минут конвейер смерти с немецким педантизмом сделал очередной оборот. Под лай сторожевых псов и крики охраны пленных вывели из бараков, построили на плацу. И пляска смерти продолжилась — старосты приступили к распределению на работы. Петр своей фамилии не услышал. Его и еще семнадцать человек под конвоем отвели в штабной барак. Он не пытался строить догадки, что ждет впереди, в изнеможении откинулся на стенку и растворился в тепле.
— Эй, Прядко! Прядко! — грубый окрик заставил его очнуться.
— А? Что? — не мог сообразить он.
— Шо, как мертвый? А ну, шевелись! — прикрикнул часовой.
Они прошли по коридору в противоположный конец и остановились у приоткрытой двери.
— Заходь! — приказал часовой.
Петр шагнул в кабинет. Там находился одетый в офицерскую форму без знаков различия человек лет пятидесяти, невысокого роста, худощавый, с тонкими чертами лица, на котором выделялись серые глаза, чем-то напоминающие буравчики. Цепким, пронзительным взглядом он обшарил Петра с головы до ног, кивнул на стоящий перед столом табурет и снова уткнулся в документы.
«Тертый калач. Такого на мякине не проведешь. Чем-то напоминает наших особистов. Наверно, из контрразведки или разведки?» — оценил «буравчика» Петр и, воспользовавшись моментом, исподволь разглядывал его. По приметам, которые дали Струк и другие агенты абвера, он имел сходство с Петром Самутиным — заместителем начальника абвергруппы-102.
«Пока везет, сразу на матерого зверя вышел», — оживился Петр.
Это не укрылось от наблюдательного «буравчика» — Самутина. Отложив документы в сторону, он с сарказмом произнес:
— Смотри, глаза не проешь. Что такой сладкий?
— Жить хочется, — не стал вилять Петр.
— Х-м. А там чего не жилось?
— Не дали.
— Тебе? Странно, с чего это ты, интендант Прядко, от любимой советской власти сбежал?
— Разлюбила.
— Как так? Ты за нее своей и чужой крови не жалел, а она вдруг разлюбила тебя?
«Похоже, гад, не только мои бумажки, но и доносы Струка читал. Точно — Самутин. Значит, абвер», — утвердился в своей догадке Петр и продолжил игру:
— Жить захотел.
— А там что не давали? Ты же у них герой. Небось за твои подвиги комиссары орденок нацепили?
— Угу, свинцовый пообещали, — буркнул Петр.
— Это за что ж тебя так? — допытывался Самутин.
— За все хорошее. Сволочи неблагодарные. Я им это не забуду!
Перескакивая с одного на другое, Петр рассказал, как попал к Макееву, как был обвинен в шпионаже и посажен под арест. Самутин внимательно слушал и что-то помечал себе в блокнот. Судя по выражению лица, такие истории ему были не в новинку. Опытный вербовщик, набивший руку еще в петлюровской контрразведке, он увидел в этом озлобленном и загнанном в угол бывшем советском офицере будущего перспективного агента.