Жизнь группы вернулась в прежнюю колею.
Петр на четвертый день встал на ноги и приступил к работе. При встрече с ним Самутин чувствовал себя, как побитая собака, и лишний раз старался не попасть ему на глаза. С одной стороны, Петр был рад этому — одним соглядатаем стало меньше, с другой — сожалел, потому что потерял доступ к картотеке на половину агентуры.
После истории с красноармейскими книжками Гопф-Гойер разделил работу отделения подготовки документов прикрытия на два независимых участка. Выход из положения нашелся быстро. Петру наиболее удачной показалась мысль собирать данные на шпионов и диверсантов через инструкторов, занимавшихся их подготовкой. Осуществление своего замысла он решил начать с земляков — Лысого и Шевченко. Благо повод нашелся — 200 марок Гопф-Гойера, полученные в качестве компенсации за «досадную ошибку».
В первый же свободный вечер Петр пригласил их «обмыть» свое второе рождение. Оба — не дураки выпить; они охотно согласились, тем более за чужой счет. После окончания занятий с курсантами все трое, переодевшись в «гражданку», вышли в город. По предложению Шевченко, успевшего изучить злачные места Ростова, компания направилась в «Казачью хату», которая славилась отменной ухой и крепчайшей самогонкой.
«Хата» не произвела впечатления на Петра; она мало чем отличалась от подобных заведений, где расслаблялись младшие чины и чиновники из администрации города. О казацком духе в ней напоминали разве что подкова на входе да шашки с нагайками, развешанные по стенам.
Шевченко выбрал место у окна, с него открывался вид на реку, и взял на себя роль хозяина — сделал заказ. Как только подали закуску, он, не дожидаясь ухи, понес с места в карьер — один тост следовал за другим. К тому времени, когда уху подали, Шевченко с Лысым основательно опьянели, и у них развязались языки. Не стесняясь, они костерили, на чем свет, Райхдихта, Ко-ломийца, а больше всего досталось Замуте. Ярый националист Лысый, несмотря на белогвардейское прошлое Самутина, видел в нем не только проклятого москаля, но и стукача Райхдихта, и предупреждал:
— Паскуда вин, Петро, продаст з потрахами и не моргнет! Держись от него далече.
— Ни одной ходки не сделал, а черти те што корчит из себя, — вторил ему Шевченко.
— Лизожоп хренов! — все больше распалялся Лысый.
— Оно, конечно, начальству надо лизать жопу. Так он же, сука, еще повизгивает от удовольствия, — не унимался Шевченко.
— Я так скажу, Петро, дуже не повезло тоби з Замутой. Знай, сволота вин конченая, — предупредил Лысый.
— Он мне не начальник, — подталкивал Петр новоявленных земляков к другим пьяным откровениям.
— Ты, Петро, ще его не знаешь! Рома не даст сбрехать, цэ вин, падлюка, пидставил Мыколу Мащука, — вспомнил давнюю историю Лысый.
— Кто такой?
— До тэбэ у Замуты був в помощниках, — пояснил Шевченко.
— Гарный хлопец, ни одному краснопузому кишки пу-стыв, — посетовал Лысый.
— И что с ним стало? — допытывался Петр.
— Яж казав, Замута пидставыл. Тэби ще дуже повэзло, а Мыкола, бедолага, у лагерь загремел.
Перемыв как следует кости Самутину, Шевченко с Лысым перешли на службу. Петр не пожалел о потраченном вечере — под пьяный треп о службе Шевченко проговорился о прошедшей накануне заброске группы диверсантов Загоруйко в район Новороссийска.
В расположение группы Петр возвратился в приподнятом настроении — список агентов абвера пополнился еще семью человеками. Но радость оказалась недолгой; с фронта приходили вести одна хуже другой. Несмотря на отчаянное сопротивление частей Красной армии, гитлеровцы прорвались на Кубань, и их бронированный каток стремительно приближался к Северному Кавказу. Положение под Сталинградом было и того хуже; казалось, еще одно усилие вермахта — и судьба битвы на Волге будет решена.
В штабе группы ликовали, предвкушая скорый переезд на благодатную Кубань. Речь шла о Краснодаре или Анапе. Кравец, выходец из Новороссийска, взахлеб рассказывал о тех райских местах. Петр же находился в отчаянии, так как был бессилен помочь своим. Сведения, собранные на агентов, лежали бесполезным грузом в тайнике, а связник от капитана Рязанцева так и не дал о себе знать.
В тот, пожалуй, один из самых трудных периодов в жизни разведчика Петра Прядко, судьба необыкновенно щедро наградила его.
В 18 часов в дверь его кабинета постучался дежурный по группе и напомнил: подошло время сдавать помещение под охрану. Петр сложил в сейф дела на агентуру, закрыл дверь на ключ и опечатал. Дежурный проверил печать и, расписавшись в журнале, принял кабинет под охрану.