— Спасибо, но уже поздно. Я пойду, — стал отнекиваться Петр.
— Никуды ни пидешь! Шо мы, нехристи яки? — решительно отрезала суровая казачка.
Петр подчинился, не столько ее натиску, сколько жгучему желанию видеть и слышать Веру. Сложив снопы камыша в кучу, он отнес инструменты в сарай и прошел в хату. Крохотные сенцы, в которых пахло сушеной мятой, чисто убранная горница, мирно тикающие ходики на комоде вернули его в уже давно забытый мир. Он безоглядно отдался во власть Веры и Лидии Семеновны. Трепетный огонек керосинки придавал их лицам то трогательное выражение, которое можно встретить на полотнах Николая Ярошенко. Каждое слово, сказанное Верой, ее мимолетный, ускользающий взгляд, задорный смех отзывались сладостным томлением в его сердце.
Тревожный стрекот мотоцикла, гортанная немецкая речь вырвали Петра из этого сна и вернули к жестокой действительности. Приближалось время комендантского часа. Он с трудом нашел в себе силы покинуть гостеприимный домик Пивоварчуков.
Простившись с хозяйками, Петр отправился в группу. Впереди его ждала изматывающая, выворачивающая наизнанку душу жизнь фашистского холуя. При одной мысли о Райхдихте и Самутине в нем все восставало против и нарастало жгучее желание разом покончить с ними.
«Взять автомат и косить, и косить сволочей! Стоп! Не пори горячки! Уберешь их. А что дальше? Этим шпионский конвейер не остановишь. На их место найдут других. И потом — Вера. А что — Вера? А то — эти псы по твоему следу выйдут на нее и тогда… Надо терпеть и вживаться. Сжать зубы и терпеть, другого выхода пока нет. Терпеть!» — твердил про себя Петр.
Впереди показалось КПП. Он прибавил шаг, поднялся по ступенькам и постучал в дверь. Распахнулась «кормушка», в ней показалась недовольная физиономия дежурного. Разглядев в полумраке Петра, он недовольно буркнул:
— Шо так поздно?
— Тебе-то какое дело? — отрезал Петр.
— Так комендантский час, — напомнил дежурный.
— Ну и что? Я что — партизан?
— А распорядок дня?
— Слушай, у нас не детский сад, а ты — не воспитатель, — Петру надоело пререкаться, и он с раздражением бросил: — Открывай свой скворечник!
Дежурный, что-то ворча, подчинился и отодвинул засов. Во дворе и в тренировочном городке царила непривычная тишина, нарушаемая перекличкой часовых и грохотом кастрюль — это кухонный наряд наводил порядок в столовой. Проскользнув мимо дежурного по общежитию, сонно клевавшего носом за перегородкой, Петр поднялся к себе в комнату, и, не зажигая керосинки, разделся и лег спать. Сон долго не шел. В нем продолжали жить волнующие сердце воспоминания о вечере в доме Пивоварчуков. Он воскрешал в памяти каждый мимолетно брошенный на него взгляд Веры, искал в каждом произнесенном ею слове скрытый смысл. И не заметил, как уснул.
На ноги его поднял рык дежурного по группе. Несмотря на короткий сон, Петр не почувствовал отупляющей тяжести в голове и вялости в теле. Чувство безысходности, а вместе с ним бесполезности разведывательной работы, довлевшее над ним, уступило место желанию начать немедленно действовать.
«Хватит ждать и надеяться на связника Рязанцева. Надо самому искать выход. Какой, если фронт за тысячу километров? Ходить по городу и спрашивать, кто тут подпольщик? — размышлял Петр. — Глупо. А если рискнуть и найти помощника среди курсантов? А что — это самый короткий путь к Рязанцеву. И… самый короткий на виселицу. Где гарантия, что тебя не выдадут? Гарантии никакой; тут тебе не сберкасса. Но не сидеть же на печи и ждать у моря погоды. Нет, надо рисковать. Глядишь, опять повезет», — решил он.
После завтрака и развода групп агентов по учебным местам Петр заперся в кабинете и засел за агентурную картотеку курсантов. Из шести кандидатов, готовившихся в ближайшее время к заброске в тыл Красной армии, он остановил выбор на курсанте Якунине. До войны Михаил работал бригадиром проходчиков в Кузбассе на шахте имени Ворошилова.
«Значит, получил крепкую рабочую закалку. Женат, имеет двоих детей — серьезный мотив для перевербовки и надежный крючок. На фронте с сентября сорок первого. Но у шахтеров броня… Выходит, пошел добровольцем, то есть за душой у него что-то есть? В плен попал, будучи контуженым, значит, не по своей воле», — взвешивал все «за» и «против» Петр и вертел перед собой фотографию Якунина. С нее настороженно смотрел битый жизнью мужик.
«И как к тебе подобрать ключ, Миша? Как? — ломал голову Петр. — Что тобой двигало, когда ты пошел на сотрудничество с фрицами? Ненависть к советской власти? Вряд ли. Шахтеры всегда были в чести. Ты к тому же был бригадиром — твой портрет небось красовался на Доске почета. Пишешь, что комсомолец и выбыл по возрасту. А вот тут ты, брат, хитришь. Наверняка партийный! Так как же к тебе подъехать? Начать с того, что ближе всего — с семьи, а там смотреть по ситуации».