Две старухи, проходившие мимо, шарахнулись в сторону и, испуганно оглядываясь, поспешили скрыться в ближайшем переулке. За плетнем встревоженно закудахтали куры, а из палисадника донесся женский голос:
— Шо случилось мило… — и оборвался на полуслове. Мундир Петра ничего, кроме страха, не вызывал, и испуганное лицо скрылось в кустах смородины.
«Нормальные люди как от чумного шарахаются. А я еще захотел, чтобы Вера и Лидия Семеновна меня приняли», — с горечью подумал Петр и, выругавшись, побрел к Дону. Там, забившись в заросли ивняка, он остался один на один со своими мыслями.
Легкий ветерок гнал по воде слабую волну. Она о чем-то тихо перешептывалась с берегом. В густом, стоявшем сплошной стеной камыше беззаботно чавкали сазаны. На противоположном берегу, в пойме, позвякивали колокольчики — там паслось стадо коров. Все вокруг дышало миром и покоем, и ничто не напоминало о войне и страданиях.
Но мир не наступил в душе Петра. В нем боролись два чувства: любовь и долг. Он не находил в себе сил сделать выбор и вырваться из этого заколдованного круга. Один — разведчик Прядко, связанный тайной с военными контрразведчиками, не имел права раскрыть ее перед Верой и Лидией Семеновной. Другой — обыкновенный человек Петр со своими слабостями и достоинствами, окруженный заклятыми врагами и нуждавшийся в человеческом участии, которое он нашел в семье Пивоварчуков, никак не желал с этим мириться.
Воевать с самим собой оказалось выше человеческих сил. Стащив с себя ненавистную фашистскую форму, Петр прыгнул в реку. Широкие круги далеко разошлись по воде. Дружный хор лягушек нарушил благостную тишину, а в ивняке тревожно вскрикнула сойка.
Прохладная вода остудила Петра. Вынырнув, он перевернулся на спину и уставился в небо. Там, в заоблачной вышине, свободно парили птицы, а ветер выстраивал из облаков фантастические замки. И снова щемящая тоска о Вере сжала его сердце.
«Я должен забыть о ней! Должен!» — твердил Петр себе. Но чувства отказывались этому подчиниться. Перед глазами снова возникли лицо Веры и ее задорная, влекущая к себе улыбка, а в ушах звучал певучий, мелодичный голосок. Образ девушки преследовал его, как наваждение. Пытаясь избавиться от него, Петр раз за разом погружался в воду и, когда силы иссякли, выбрался на берег. В изнеможении опустился на теплый песок и не заметил, как его сморил сон. Проснулся от холода. Солнце спряталось за облака, а с севера подул холодный ветерок.
В общежитие Петр возвратился задолго до начала ужина. В комнатах и бильярдной царила непривычная тишина. Инструкторы, пользуясь благодушным настроением Гопф-Гойера, отрывались на полную катушку. Петр вяло погонял шары, а когда подошло время, отправился в столовую. Ужин показался безвкусным, и, почти не тронув ничего, он ушел к себе в комнату, лег на кровать и попытался забыться. Но нежное чувство к Вере продолжало бередить душу. Взгляд Петра упал на шкаф. В нем за ворохом белья хранилась дежурная бутылка. Это было последнее средство, которое помогло бы ему на время забыться. Он поднялся, достал бутылку с самогонкой, налил стакан до краев, выпил и не почувствовал ее крепости. Она дала о себе знать, когда в дверь постучал дежурный.
— Чего надо? — заплетающимся языком спросил Петр.
— Партию в бильярд не хош сгонять?
— Не, я спать хочу.
— А на интерес?
— Я же тебе русским языком сказал: нет!
— А на немецкий шнапс слабо? — не отставал изнывавший от безделья дежурный.
— Пошел к черту! — потерял терпение Петр.
За дверью раздались обиженное сопение и невнятное бормотание. «Пристал, как банный лист», — последнее, о чем подумал Петр и провалился в сон.
Пробуждение было внезапным. Его трясли словно переспевшую грушу. Он с трудом открыл глаза, и в свете керосиновой лампы увидел Шевченко.
— Вставай, Петро! Вставай! Тревога! — надрывался тот.
— Какая тревога? Где? — спросонья Петр ничего не мог понять.
— Колесов сбег!
— Какой Колесов?
— С группы Задорожного.
— Как? Куда?
— Я почем знаю. Гопф объявил общее построение, там такой шухер… Давай-давай, шевелись! — торопил Шевченко.
До Петра наконец дошло — в группе произошло ЧП. Подобное на его памяти случалось всего два раза. Он встал с кровати, и его повело — сказывался выпитый стакан самогонки. Трясущимися руками натянул брюки, френч и, пошатываясь, потащился на улицу.