Прежде всего ясно, что из сохранившихся 52 глав последние семь (по изданию Фесты, взятому для перевода) присоединены к основному корпусу в византийское время совершенно механически и без понимания смысла остальных глав. В то время как предшествующие 45 глав построены все по одной схеме (содержание мифа, опровержение; объяснение того, как он возник), в последних семи просто излагается миф без малейших попыток его истолкования, не говоря уже об опровержении. Заметим кстати, что эти последние главы сохранились только в части рукописей, и притом худших, откуда они и попали в первое печатное издание Палефата, выпущенное Альдом Мануцием в 1505 г. Второе, что сразу бросается в глаза, это различного рода несообразности в соединении глав основного корпуса, пропуски сведений, которые, казалось бы, являются обязательными при связном изложении, и некоторые другие неувязки. Так, вполне закономерно гл. XIV, повествующая о превращении Каллисто в медведицу, присоединяется к гл. XIII, рассказывающей о превращении Меланиона и Аталанты в льва и львицу, словами: "И о Каллисте существует такая же история". Аналогичным образом гл. XXVII присоединяется к XXVI ("И про этого Главка говорят…") и гл. XXXVIII — к гл. XXXVII (лернейская Гидра так же была не чудовищем, а крепостью, как Кит, угрожавший троянцам, — царем, носившим это имя). Но в начале гл. ХХV мы читаем про другого Главка, "что и он был растерзан конями", хотя в предыдущей гл. XXIV об этом нет ни слова. По смыслу гл. XXV примыкает к гл. VII (о конях Диомеда), конец которой явно потерян, ибо ничего не сообщается о том, что кони, в конце концов, растерзали самого хозяина. Гл. XXVI начинается со слов "И эта история совершенно смехотворная" (ср. начало гл. XXXI); гл. XXXV — "И много других рассказывали нелепостей". Прямого примыкания к предыдущим главам эти фразы не содержат. В гл. II под конец называется имя Минотавра, но более естественным было бы встретить его в начале рассказа, где оно почему-то выпало. В гл. XIII — явная путаница по поводу того, кто превратился в львов — Меланион с Аталантей или ее спутники? Вероятно, в начальной редакции сообщалось, что люди из свиты Аталанты в поисках хозяйки зашли в ту же пещеру и тоже стали жертвой львов; о том, что эта участь постигла и самих героев, приходится только догадываться на основании следующего рассказа. В гл. XXXI получается, что Ливия и Карфаген расположены по ту сторону Гибралтара (Геракловых столпов). В гл. XXXII опровергается существование амазонок, но в гл. IV амазонкой названа Сфинга.
В гл. XLIII — ненужное повторение об искусстве Медеи. В гл. II, XXIII, XXX, XLII — явные пропуски.
Достаточно однообразное построение каждой главы ("говорят, что… — но это невозможно, потому что… — на самом деле было вот как") создает представление и о бедности аргументации Палефата. На самом деле это не совсем так, и мы можем найти у него определенные методологические принципы, положенные в основу критики мифа. При этом Палефат отнюдь не является первооткрывателем каких-то новых методов, а, напротив, выступает как человек, который завершает достаточно длительную традицию, представленную в первую очередь именами Гекатея и Геродора из Гераклеи, но нашедшую отражение также у Акусилая, Ферекида[6], Геродота и отчасти у Эфора[7].
В критике, которой подвергается у этих авторов миф, следует отметить, прежде всего, один существенный момент: она совершенно не затрагивает олимпийских богов. Предшественники Палефата не подвергают сомнению их моральные свойства, как это делал Еврипид, и не отвергают всю существующую мифологическую традицию за сохранение "безнравственных" представлений о богах, как это делал Ксенофан и в еще большей мере Платон. Круг интересов Гекатея и его последователей ограничивается всякого рода историями с участием людей или животных, которые кажутся невероятными и, следовательно, нуждаются в объяснении.
При этом толкование мифа может быть дано одним из двух способов. Первый из них назовем реальным, т.е. допускающим, что в основе мифа лежит преобразованное фантазией воспоминание об имевшем место событии или действительно существовавшем персонаже. Второй способ обозначим — с известной долей условности — как филологический: миф возник из неправильно понятого или переосмысленного слова.
Миф о Кербере появился потому, что на Тенарском мысе (где греки локализовали вход в подземное царство) жила ядовитая змея, чей укус был смертельным (Гекатей, фр. 27)[8]. Наоборот, дельфийский Пифон — вовсе не змей, а звероподобный злодей по имени Дракон (Эфор, фр. 31). Гиганты — не порожденные землей чудовища, а грабители, нападающие на путешественников (Деиох, фр. 5), или свирепые людоеды и нечестивцы (Эфор, фр. 34). Герион — не трехтелый великан, а царь в Амбракии, которого Геракл победил с помощью эпейского войска, и стадо угнал как добычу (Гелланик, фр. 26). Голубкой, с чьим появлением связано возникновение прорицалища в Додоне, на самом деле прозвали попавшую туда египетскую жрицу; ее речь, непонятную грекам, местные жители отождествили с воркованием птицы (Геродот. II. 54-58).
6
См.
7
По хронологическим соображениям Эфора едва ли можно считать предшественником Палефата, и мы включаем его немногочисленные высказывания на интересующую нас тему для полноты картины, и без того не слишком богатой данными.
8
Нумерация всех фрагментов по FGrH. Bd 1-2, кроме Деиоха и Антиоха, ссылки на которых по: Historicorum Graecorum Fragmenta / Ed. C. Müller. V. I-II. Parisii, 1841-1846.