Я вдруг не выдержал и отвернулся. Что я сделал не так? Ведь шину наложил вроде правильно. Почему банальный перелом дал такие осложнения. И вообще, какого хрена мы тогда поперлись в этот рейд. Почему я не заметил, как опасно идти по гребню холма… И эти проклятые новые кроссовки!
Я вскочил, разжег костер, повесил котелок с водой. Сделаю что-нибудь жидкого и горячего. Почистил картошку, морковь, разделал вчерашнюю рыбину. Лина к тому времени уже совсем выбилась из сил и заснула. Я накрыл ее вторым одеялом, потрогал губами лоб: горячий. Темные круги под сомкнутыми веками, длинные реснички… Как же я буду без тебя, моя лесная фея. Что же мне сделать… Рядом, свернувшись необъятным клубком, мощно храпел Пушок. И вправду котик. Волки на своей периферии тоже помалкивали. И даже птицы, замаскировавшись на ветках, тактично молчали. Какая-то радужная бабочка порхала вокруг и нежно приземлилась на шерстяную шапочку. Вид этой невесомой птахи окончательно расклеил меня. Я всхлипнул, а потом неудержимо поплыл и потек. Помешивал уху, в которой смешались картошка, морковь, рыба и слезы.
Лина, когда проснулась, съела четыре ложки. Впихал чуть ли не насильно.
- Ну, давай, последнюю за Пушка, - требовал я. Лина кривила губы и отворачивалась.
- Неужели так не вкусно? Старался, готовил… Тебе силы нужны! Ешь! Как ребенок, ей богу!
- Леший, все вкусно. Но не хочу. Не могу, – почти шепотом умоляюще сказала она.
Я беспомощно сдался. Налил себе полную миску и буквально вылакал досуха. Хотелось закусить краюхой хлеба. А потом сладкую плюшку с чаем. И было очень стыдно от этих желаний, потому что рядом сидела Лина и исчезала.
Я почти чувствовал, как растворяется в воздухе, как дрожит и истончается, как рассеивается и рассыпается пестрыми огоньками хрупкая Линкина суть. И невозможно было встать и закрыть ее грудью, чтобы хоть как то приостановить, задержать. Бессилие и отчаяние. И еще что-то, прячущееся, робкое, цвета ее глаз, теплое, горячее, щемящее, знакомое как объятие, родное как детское воспоминание.
Она опять спала или не спала, но так и полулежала, укрытая двумя одеялами, с закрытыми глазами, а рядом сопел тигр, похожий на рыжего котенка, увеличенного в масштабе 1 к 100. Между тем, основательно вечерело. Я перенес Лину в дом, тщательно ее укутал, поставил у изголовья полную кружку теплой воды.
- Спасибо, - тихо сказала она.
- Сотвори чудо, проснись здоровой! – попросил я серьезно.
- Такое бывает в сказках…
- Так мы и живем в сказке. Разве ты не замечала?
- И правда, - слабая улыбка оживила ее лицо. – Пушок спит еще?
- Дрыхнет без задних ног.
- Не буди его.
- Я же не больной.
- Да, точно, – улыбка стала чуть шире. – Больная тут я.
Внезапно она запела. Ту самую запомнившуюся мне песню на корейском языке. Первые строчки прорывались сквозь слабость и сипение, угасали в верхах, но очень скоро ее сопрано подхватили восходящие потоки, и мелодия уже парила над нами. Каждый звук входил в резонанс с моим внемлющим «я», каждая нота расцвечивала глубины и высоты миров, которые тут же рождались и проживали краткие, но очень яркие жизни. Я слушал и все понимал, все видел и чувствовал. Лина вплетала свой прощальный узор в наш заколдованный лес. И он был так невыразимо прекрасен…
Ее голос все еще звучал во мне. Но вокруг мягкой ватой все заполнила тишина. Лина посмотрела на меня как-то по-особенному. Очень близко, очень светло.
- Давно хотела узнать одну маленькую банальность. Скажи, если б мы встретились в том мире и были бы свободны, я бы тебе понравилась?
Сначала я хотел отшутиться, но потом передумал.
- Если бы мы встретились в том мире и были бы свободны, я бы… написал на асфальте напротив твоего окна, с добрым утром, любимая.
Что-то вспыхнуло в ее глазах, зазеленилось.
- Если бы я увидела это… - Лина вытащила руку из под одеяла и нашла мою ладонь. – Мое утро стало бы самым добрым. Самым счастливым…
Я прижал ее пальцы к своим губам. Горячие, тонкие, податливые, трогательные.
- Спи, мое солнце. Пусть такое утро наступит именно завтра.
Ее ладошка дрогнула, в глазах замерцала влага. Она повернулась на бок и затихла, не выпуская мою руку.
***
Я проснулся и сразу понял – все кончилось. Долго, очень долго, тупо сидел, ощущая замораживающую бесконечную пустоту. Потом очнулся и откинул одеяло. Она лежала, безмятежно сомкнув веки. На кончике заострившегося вздернутого носа никак не могла растаять капелька росы.
- Все хорошо, Лина, - сказал я. – Теперь тебе совсем не больно.
Снаружи шел снег. Все как в то самое памятное утро. Я даже не удивился, увидев неторопливое безветренное падение тяжелых пушистых хлопьев. Время сдвинулось. Но теперь я не спешил.
Примерно в пятидесяти метрах от дома на небольшом пригорке росла красавица пихта. Древняя, с бархатной корой, в четыре обхвата моих в меру длинных рук. Протоптав по снегу узкую дорожку, я освободил пространство у бурого основания ствола, взял штыковую лопату и принялся остервенело копать. Земля под снегом была мягкой и податливой, и довольно скоро образовалась яма нужной длины и ширины. Я отдышался и вернулся в дом. И опять застыл. Долго не решался подойти. Просто смотрел. В белой тишине на краешке сознания звучала ее песня. Снова и снова.
А потом опять завыли волки, завибрировали тетерева, заухали совы. Я решился. Спеленал Лину двумя одеялами, подхватил на руки и, пошатываясь, отнес к чернеющей на фоне снега земле. Медленно и осторожно опустил тело в яму. Потом тщательно стряхнул осыпавшиеся комки с ее открывшегося лица. Поправил выбившиеся из-под шерстяной шапочки медные пряди. На всякий случай снова проверил пульс. Ее шея казалась еще теплой.
Вот и снова я остался один. И теперь ты меня не найдешь, если заблужусь. Но это ничего, не переживай. Полежи здесь. Это хорошее место. Твоя любимая пихта тебя примет и укроет. Я буду очень скучать, Лина… Очень скучать. Прости, что не уберег…
Я выбрался наверх, и, зажмурившись, стал забрасывать яму землей. После соорудил небольшой, но приметный холмик, тщательно утрамбовал. Вот и все. Снег еще падал, хотя уже реже, и небо стало прозрачней. Сзади уловил мягкое движение. Пришел Пушок. Глянул на меня печальным золотом, опустил голову, обнюхав переворошенную землю. Так мы с ним и стояли рядом. Огромный тигр и маленький человек.
***
В этот раз я не пошел вниз по реке. Теперь я точно знал, куда идти. Направления четко пульсировали цветными пунктирами где-то далеко за радужками моих глаз. Я выбирал зеленое. Да, мне передалась эта способность Лины. И я принял этот дар, как должное, не удивляясь, словно обрел права наследства. Лес теперь лежал как на ладони, я видел его разные проекции, мог прокручивать расстояния, смотреть сквозь барьеры и преодолевать пустоту. Тайга становилась дискретной и различимой. Каждое дерево стояло на своем уникальном месте и проживало только свою особенную и неповторимую жизнь. И все живое одухотворяло видимое и раскрывало возможности.
Снег уже растаял. Но я не замечал мокрых ног и усталость. Я шел по широкой дороге цвета ее глаз. Дыша полной грудью. Широким уверенным шагом. Когда на ветках стали попадаться тряпочные флажки, я просто отметил сие как факт. Теперь я точно знал, где вершина Синей горы.
До сумерек я останавливался лишь дважды, чтобы попить воды из фляги. К наступлению темноты меня основательно пошатывало. Кружилась голова, ноги уже не слушались. Но я упрямо двигался вперед и вверх.
Появление веселой компании туристов, ужинающих у костра, не застало меня врасплох. Я даже удивился тому равнодушию, с которым встретил живых людей. Ни радости, ни даже малейшего оживления в душе. Я подошел к освещенному кругу. Веселье сразу стихло. Оранжевые, в бликах огня лица с интересом обратились ко мне. Наверное, выглядел я несколько странно.
- Здравствуйте. Есть что-нибудь сладкое? Пожалуйста…
- Держите, - сидящая с края девушка протянула мне тюбик сгущенки.
Херувимы серафимы. Нектар и амброзия. Тягучая сладость, как же тебя не хватало! В голове прояснилось. Я присел рядом и наслаждением вытянул ноги.