Читать онлайн "О нравах татар, литовцев и москвитян" - Михалон Литвин - RuLit

[219] они одолели нас не военной силой, но хитрость и сложность местности сослужили им; наше войско полегло, коварно завлеченное на место только что сожженного города, где повсюду зияли провалы погребов, то есть подземелий, ям и подземных ходов. И тут-то впервые возгордился против нас род Киреев, перенеся к себе в Таврику обагренные кровью доспехи воинства нашего. Также после, при Очакове (Oczakow)[220], хотя не менее доблестным было войско наше и также вышло победителем над ними, но все же по оплошности уступило победу побежденному Ослам Солтану (Oslam Soltano)[221], послав ему в крепость для переговоров вождей своих, не ведая, что сказано: кто во время войны обсуждает хитрость или доблесть врага? Так вот, всегда мы были бы сильнее перекопских [татар], если бы не их уловки, хитрость и коварство. А образ жизни татар, которым они кичатся, патриархальный, пастушеский, какой некогда, в золотой век, вели святые отцы, и из них также избирались народом вожди, короли и пророки[222], один из которых сказал: «Господь взял меня от овец»[223]. Вот так до сей поры живут татары, следуя за стадами и бродя с ними по степям туда и сюда. Нет у них ни дворов, ни домов, одни лишь переносные шатры, сделанные из лозы и тростника, крытые козьим войлоком, защищенные плетеными рогожками и циновками[224], они везут их с собой на повозках[225] вместе с женами и детьми. Землю они не возделывают, даже самую плодородную[226], довольствуясь тем, что она сама приносит, [то есть] травой для пастьбы скота. Вот почему по совету Соломона они питаются одним молоком[227], не зная хлеба и сикеры[228], в трезвости и умеренности, ибо по закону им также запрещено пить вино и есть свинину[229]. И хотя они едят мясо мелкого и крупного скота, а также конину, однако только тогда, когда [животные] уже пали или околевают, щадя, стало быть, здоровое стадо[230]. Ибо в стадах состоит все их достояние. Ведь они не владеют никаким недвижимым имуществом, кроме колодцев, а ими — совместно со своими единоплеменниками. О движимом же они не пекутся; настолько оно не в чести, что имеют они повседневную, да и то небогатую домашнюю утварь и простейшее снаряжение, необходимое для верховой езды и военного дела. Только к этому они относятся бережно, и, не ведая других дел, они считают, что человека благородного бесчестит какая-либо усердная работа, кроме этого [военного дела]; тем старательнее должны они следовать предписанию закона своего, который им предназначено распространять силою оружия. Также в этой дикости они не обладают ничем, кроме умеренности и воздержания, и все они живут без излишеств и в крайней нужде[231]. Ведь точно так же говорится в Священном Писании: «Научился всему и во всем, насыщаться и терпеть голод, быть в обилии и в недостатке»[232]. Также: «Кто собрал многое, не имел лишнего, и кто мало, не имел недостатка»[233]. Так ныне и у варваров сих, ни один богач не задыхается от алчности, а бедняк не умирает от голода и не страждет от холода, и никто при такой бедности и нужде не побирается. Ведь у них не часто [встречается] кутила, равно как и страждущий от голода, и нищий, и обманщик, стяжатель чужого, и сутяга, и судья неправедный, и лжесвидетель, и клятвопреступник, а также вор и разбойник. Вот почему им нет дела, чтобы беспрестанно заботиться об охране имущества и обременять себя оружием дома, чтобы постоять за себя. Ведь путешествующему по земле их излишне и противозаконно иметь при себе оружие. Свято чтут они у себя мир и правосудие, возвращая каждому то, что принадлежит ему, неприкосновенным и не изъятым в пользу чиновников в качестве десятины или под каким-либо иным названием. Ибо не наживе, но справедливости служит занятие правосудием у этих безбожных язычников. Ведь оно у них не мирское, а священное, и отправляется оно священниками кадиями (Cadios)[234], которые посвящаются в это священное звание особою присягою, причем из многих избираются менее отягощенные нечестивыми делами, за которые будут судимы другие. А чтобы правосудие велось успешнее, судопроизводство свободно от проволочек крючкотворов и не зависит от наговоров клеветников. Если обвиненный старается укрыться от суда и, позванный обвинителем в суд прикосновением к краю его одежды, не является тотчас же, то с этого момента как изобличенный уже считается осужденным. Ведь его избивают палками, как это предписывается божественным законом. Также не место в суде обвинителю и свидетелю, не вполне твердо усвоившему из закона, что необходимо для защиты, или тому, которого уличили в том, что он однажды отведал вина или был замечен в каком-либо ином пороке. Также предстают они пред судом его, то есть судьи кадия (Cadij), и знать, и вожди с народом равно и без различия и, кроме верховного предводителя, чье Величие они также полагают выше человеческого, все воедино, а также все до единого живут по одному и тому же закону. Также они обнаруживают равенство и однообразием одежды и сходным образом жизни, считая беззаконием и достойным наказания, даже избиения палками, если кто-нибудь из людей их носит платье, шапку или длинные волосы не так, как в их земле и не по древнему обычаю, или если кто-нибудь имеет у себя особую пищу, не разделяя ее с присутствующими, или сам хозяин (patronus) возьмет что-либо, прежде чем выставлено всем, разделено на куски и тщательно смешано, так чтобы каждому из присутствующих досталось одинаковое. И в пути все дорожное у них общее, но все же они наперебой стараются услужить любому старшему по возрасту или немощному. Дома они также гостеприимны к каждому путнику и чужаку предоставляют задаром и пищу и кров, но на расстоянии от стойбищ (statiuarum) их[235]. Впрочем, в остальном они не так уж учтивы, ибо у них никоим образом не дозволено смотреть на их жен гостю, другу, а также сотрапезнику, в какой бы он ни был милости; и они держат их [жен.—В. М.] бедных взаперти в удаленных покоях, и, не говоря уже о пиршествах, но и от синагог (synagogarum)[236] и от всяких обычных принародных дел они совершенно отстранены и переложена на них вся портняжная и сапожная работа, впрочем не без их согласия. Но они [мужчины] между тем не довольствуются супругами своими, как издревле велит человеческий обычай: каждому — единственная, [но] кичатся числом их, тем более что и закон их призывает каждого иметь по четыре жены, а на каждую из них — по десять наложниц. И чем особенно отличаются мужчины—они ищут не приданого невест, не ради плотских их прелестей соединяются, но еще почти и в лицо не видя, выведывают, насколько возможно, об их душе и нравах, и они не гнушаются в браках и служанками своими, пленными и купленными. Вот почему они [жены.—В. М.] в браке верны, послушны, живут душа в душу, терпимы к наложницам, пользующимся милостями мужа, также стыдливы, так что у них совершенно не слыханным является грех прелюбодейства, смертный для каждого и грозящий казнью[237]. И кроме того, поскольку эти варвары знают, что нет ничего спасительное для народов, чем доблесть и военная дисциплина, и что мужество состоит в твердости, то, отвергая изнеженность и избалованность, ведут жизнь суровую, с детства занимаются верховой ездой и уже с колыбели они ездят верхом, равно как и в глубокой старости от этого не отучаются. От повозок же отказываются как старики, так и немощные, чтобы не изнежиться и поберечь лошадей. Ибо они так берегут коней, что даже барон (Baro)[238] их, которого за пределами его земли сопровождают сотни его собственных всадников, по своей стране ездит верхом один. У них даже знатная женщина, если ей необходимо прибыть ко двору царя, не смущается тем, что ее везет [в повозке] один вол, а если повозка тяжела,—то два, хотя и сидит дома взаперти, сверкая золотом и драгоценными каменьями. Впрягать же в повозку лошадь, даже самую никудышную, для любого из них считается тягчайшим грехом, хотя бы в конюшне его была тысяча коней. А жизнь людей сих сурова и мрачна, за исключением предводителей их. Ибо предводители скифов (scytharum)[239], при всеобщей умеренности народа их, сами между тем живут в роскоши. Как [например] нынешний перекопский царь[240], ныне переложивший военные дела на сыновей, [который] сам охотно предается удовольствиям в кущах жен своих. Особенно красив один [его] сад, который славится местоположением, постройками, ухоженностью, разнообразием трав и деревьев, и тем изяществом, с каким они рассажены. Когда он в раю своем[241] принимает гостей, во время роскошных пиров, то хотя и вкушает из деревянной и глиняной посуды, как бы из отвращения и презрения к богатству, все же восседает на расшитых золотом подушках, опираясь локтями и ногами на серебряный стол, который украшают фиалы из золота и драгоценных камней и разные роскошные яства, и услаждается при этом звуками кифар, цимбал, кастаньет, песнопений и прочими пустяками, полагая, что это ему позволительно при общем воздержании в народе[242].