В настоящую книгу входят несколько статей, в которых развернута картина российского XVIII века: «Два воспитания», «Н И. Новиков и его время», «Недоросль Фонвизина», «Евгений Онегин и его предки»; об этом периоде русской истории говорится и в его речах о А. С. Пушкине и в других работах Ключевский считал, что XVIII век важен и для правильного понимания современного состояния русского общества, и для уяснения тенденций его последующего развития Вспоминая Н. И. Новикова, который сослужил русскому просвещению неповторимую службу, Ключевский умел сказать о нуждах и недостатках современного ему просвещения в России. В деятельности просветителя и его друзей историк показывал русское общество, как он выразился, «с обеих сторон, лицевой и оборотной» и «перебирал в памяти» целый ряд явлений «в умственной и нравственной жизни» этого общества.
Ключевского всегда интересовало творчество русских писателей и поэтов. Их произведения он ценил не только как художественную литературу, но и как своеобразный источник, наиболее ярко и доступно отразивший подлинную жизнь. Рассматривая произведения классической русской литературы, он видел свою задачу в том, чтобы встать подле читателя (или зрителя) с осторожным комментарием, превратившись в ненавязчивого, но внятного суфлера. Легко и остроумно вводил Ключевский своих «подопечных» в ту или иную историческую эпоху, погружал их в атмосферу прошлых лет, терпеливо что-то объяснял и знакомил невзначай с подлинными документами времени.
Комедию Д. И. Фонвизина «Недоросль» Ключевский назвал бесподобным зеркалом жизни, где автору «удалось стать прямо перед русской действительностью, взглянуть на нее просто, непосредственно, в упор, глазами, не вооруженными никаким стеклом, взглядом, не преломленным никакими точками зрения, и воспроизвести ее с безотчетностью художественного понимания» Как всегда своеобразно и оригинально, рассматривал Ключевский пьесу и ее героев. Например, Митрофан, считал он, слишком засмеян. Он размышляет по-своему находчиво и умно, но не с целью узнать, а с целью вывернуться. Его поступки не смешны, а только гадки – «над ним очень опасно смеяться, – предостерегал Ключевский, – ибо митрофановская порода мстит своей плодовитостью». «Ничего смешного нет, – утверждал он, – и в знаменитой сцене ученья Митрофана, в этом бесподобном, безотрадно печальном квартете бедных учителей, ничему научить не могущих».
Пьеса Фонвизина давала Ключевскому повод говорить об истории дворянского сословия, о ходе реформы губернских учреждений, об указе о вольности дворянства. Простаковы и Скотининь. трактовали этот указ как права без обязанностей. «Все дело, – указывал Ключевский, – в последних словах госпожи Простаковой; в них смысл драмы и вся драма в них же». «Она хотела сказать, что закон оправдывает ее беззаконие. Она сказала бессмыслицу, и в этой бессмыслице весь смысл «Недоросля»… Простакова взяла да и произнесла смертный приговор сословию, которое тогда вовсе не собиралось умирать».
В. О. Ключевского всегда привлекала личность А. С. Пушкина и его творчество. Он считал, что «жизнь поэта – только первая часть его биографии; другую и более важную ее часть составляет посмертная история его поэзии» О Пушкине Ключевский написал три великолепные статьи, где подчеркивал и глубоко национальный характер творчества поэта, и его значение для развития мировой культуры Поэзию Пушкина он называл «русским народным отзвуком общечеловеческой работы». «Она впервые показала нам, как русский дух, развернувшись во всю ширь и поднявшись полным взмахом, попытался овладеть всем поэтическим содержанием мировой жизни, и восточным и западным, и античным и библейским, и славянским и русским».
Деятельность А. С. Пушкина Ключевский связывал с развитием русской культуры предшествующего времени, говоря, что его творчество было подготовлено последовательными усилиями двух эпох – Петра I и Екатерины II: «Целый век нашей истории работал, чтобы сделать русскую жизнь способной к такому проявлению русского художественного гения».
Как профессиональный историк, Ключевский высоко ценил историческое чутье поэта, его глубокий интерес к истории и историзм его произведений: Пушкина «нельзя обойти и в нашей историографии, хотя он не был историком по ремеслу», его замечания «сделали бы честь любому ученому-историку», у него находим «довольно связную летопись и нашего общества в лицах за 100 лет с лишком».
Ключевский придавал обобщающий характер образам, созданным Пушкиным, и объяснял уклад их жизни – тем самым вводил пушкинских героев в реальную историческую действительность.
Тонко чувствуя поэзию Пушкина, Ключевский не переставал изумляться: «Пришлось бы перебрать весь состав души человеческой, перечисляя мотивы его поэзии». Поражает гибкость поэтического понимания, уменье «проникать в самые разнообразные людские положения, вживаться в чужую душу, всевозможные миросозерцания и настроения, в дух самых отдаленных друг от друга веков и самых несродных один другому народов».
Огромно значение Пушкина для самосознания и самоусовершенствования русского народа, которому поэт показал, какие нетронутые силы таятся в его глубине. По словам Ключевского, Пушкин «сквозь окружавшее его общество, о котором я ради памятного дня ничего не хочу сказать, кроме того, что ему, право, было бы не грешно и не трудно быть немного получше, – сквозь это общество первый прозрел в народной массе тот облик народа, который и отпечатлел в своей поэзии…Мы и наши потомки обязаны отделять от своего народного существа все лишнее, как случайный нарост, пока не предстанет пред миром и русский народ с тем обликом, который провиден поэтом. Тогда и исполнится то, о чем мечтал Пушкин вместе с Мицкевичем» (и с чем полностью согласен Ключевский):
И мирный русский народ, убеждал историк, займет свое место в этой мирной семье народов.
Много прекрасных проникновенных слов написал Ключевский о Пушкине. Однако он счел нужным не без изящества признать: «О Пушкине всегда хочется сказать слишком много, всегда наговоришь много лишнего и никогда не скажешь всего, что следует».
Особым вдохновением отмечена статья «Евгений Онегин и его предки». Только Ключевскому могла прийти в голову мысль создать «родословную» литературного героя – доискаться, откуда и как попал Евгений Онегин в русское общество Этот герой – «забав и роскоши дитя» – не был печальной случайностью или нечаянной ошибкой. Ключевский показывал, что «у него была своя генеалогия, свои предки, которые наследственно из рода в род передавали приобретаемые ими умственные и нравственные вывихи и искривления».
Вооружившись, по собственному признанию, «методом Татьяны», историк вслед за героиней «пробирается украдкой» в кабинеты людей того времени, разбирает читанные ими книги с оставленными на полях отметками и вопросительными крючками и размышляет над ними. Полет фантазии ученого воссоздает галерею не лишенных гротеска образов российского дворянства начиная с XVII в., от прапрадеда, прадеда, деда и отца Евгения Онегина и завершая его возможными потомками. Замечу, кстати, что эта статья далеко не единственная научная «шутка» Ключевского – назову хотя бы очерки об историческом значении кнута и палки, о том, что может начертать женская игла или что можно прочитать по дамскому костюму, не говоря уже о его знаменитых афоризмах и сатирических литературных набросках. Однако все эти «шутки» всегда базировались на серьезном научном фундаменте.
К 50-летию со дня смерти M. Ю. Лермонтова Ключевский написал о нем, как он выразился, «поминальную» статью под названием «Грусть». Для Ключевского внутреннее содержание поэзии Лермонтова было сложным состоянием души, которая, как и грусть, «лишена счастья, не ждет, даже не ищет его и не жалуется». Он утверждал, что Лермонтов был певцом личной грусти, а не мировой скорби.
Ключевский показывал сложное отношение Лермонтова к воспитавшей его среде, которая «утонченностью и ненужностью воспитанных ею чувств» напоминает барскую теплицу с прихотливой флорой, «способною занять ботаника только разве тем, что она служи! удачным опытом борьбы с климатом и хозяйственным смыслом». Лермонтов, пишет он, усвоил много дурных привычек и недостатков этой среды, но в нем существовало неодолимое нравственное отчуждение от нее и поэт: