О нравственных страданиях интеллигенции в текущий политический момент — на примере борьбы с насекомыми
Линор Горалик
С моим знакомым, литератором Ф., случилась эпилептическая мышь.
Ф. — такой московский человек, представитель состоявшейся интеллигенции. Состоявшаяся интеллигенция — это очень приятные, спокойные люди. Без отчеств, но полным именем — Василий, Николай, Маргарита. Между собой тоже — Степан, Евгений. Пять-восемь тысяч чистыми в месяц, белые зарплаты, в офис не ходим, но работы очень много, очень-очень много. Какой? Ну, всякой. Маленькие арбузики из «Азбуки вкуса». Слушай, у меня вообще-то есть, извини за выражение, продюсерская компания, давай что-нибудь замутим? Мутят хорошо, на уровне телеканала «Культура». Без лизожопства, никакого вот этого шоу-бизнеса вонючего, душа дороже. Семейные дневники, биеннале, триеннале, белые скатерти в «Бонтемпи», пластиковые дужки винтажных очков «как у Брежнева» поблескивают мягкой самоиронией. Бывшая жена — лучшая подруга; дети такие красивые, потому что мы такие вменяемые. Только не смейтесь, но йога — это, правда, очень круто, у нас тренер — бывший квантовый физик, совершенно в своем уме, шестьсот долларов в месяц, прямо на Чистых прудах. Прекрасный способ снять агрессию. Состоявшейся интеллигенции сейчас очень важно снимать агрессию, это не вопрос самочувствия, это вопрос политического самосознания: агрессия — инструмент кровавого режима, а мы должны ей, следовательно, противопоставить... Что? Ну, понятно. Вот архитектор Н. яблоки в этом году не стал на даче обрывать, это как-то семантически жестко: «обрывать яблоки». Ф. приходил на йогу, по дороге домой покупал маленький арбузик, это вместо ужина, мы не ужинаем. Словом, Ф. всегда был настоящим представителем состоявшейся московской интеллигенции, этих прекрасных людей, самых, может быть, приятных людей в Москве. И тут — мышь.
Ф. живет в небольшой трешке на Покровском бульваре; арендует, конечно, — он же не «Первый канал» или еще какая погань (собственная квартира у него четырехкомнатная на Каховской, он ее сдает прекрасной, интеллигентной таджикской семье; такой ужас, никто не сдает квартиры таджикским семьям, просят, хуже того, показать регистрацию; какая гадость; мы вот просим только деньги за три первых месяца и залог еще за три, больше ничего). И вот — пять утра, съеденный на ночь арбузик требует, чтобы Ф. прогнал неприятный сон, в котором какие-то агрессивные люди ставят его в свастикасану (а он не противится, не противится!), и дошел до туалета. В коридоре прямо на полу что-то такое, за что цепляется невольно сонный взгляд. Прямо посреди коридора что-то такое совершает резкие движения. Лежит, короче, серая мышь на боку, глаза закатив, — и дергается. А Ф., как вся состоявшаяся интеллигенция, очень чувствителен ко всем чужим страданиям, к каждой малой божьей твари. Ну, он же не знает, что с этой мышью, он думает, что она умирает, это ужасная дилемма: она страдает, ну что ее, реанимировать, что ли?! Он не может делать мыши дыхание рот в рот, он боится ее укусить, ну и вообще — что за хармсовщина, господи ты мой боже. Но ведь дергается! Тварь дрожащая умирает. Бедный Ф.
Тут жена Ф. приносит швабру и совершенно естественным жестом собирается положить дилемме конец. Обожемой! Многое становится ясно. Она и к суду не ходила. Уйди, забери эту швабру и уйди, я не хочу сейчас даже думать об... Об этом всем. О тебе. Что делать с мышью?! Мышь продолжает дергаться, только вид швабры, кажется, немного успокоил ее, она даже потянулась к этой швабре — утоли мои печали, швабра! — но нет. Ф. мечется по квартире, хватает совок, осторожненько подбирает им мышь и несет ее на лестничную клетку. Складывает мышь в чистый угол, оставляет ее там буквально на минуту и бежит в квартиру принести ей воды, еды и носовой платок — укрыться. И вот когда через минуту он приходит с водой, едой и платком — мыши нет. Бог весть, куда она делась, эта мышь; может, кот ее уволок, а может, какой-нибудь нашист пришел со шваброй и положил конец ее страданиям, а может, она сама полежала-полежала да и пошла. Но, так или иначе, Ф. этой ночью много перенес. Вот он оказался лицом к лицу с ситуацией, требующей гражданского действия. Все он сделал для спасения мыши или не все? Непонятно. Йога не помогает, на маленькие арбузики Ф. вообще не может смотреть, тем более что кончился сезон. Друзья — тоже представители состоявшейся интеллигенции, скатерти скатертями, а люди прагматичные, четкие, иначе бы они в «Бонтемпи» не сидели — приводят к Ф. биолога. Между прочим, у мышей бывает эпилепсия, и очень часто. Ф. обмякает в строгом ресторанном кресле. Слава тебе, Господи. Но жена, боже мой! Она и для Крымска одеяла не собирала. Жена Ф. спокойно пьет пиво и показывает подруге через стол собственную голую фотографию: нет, ну правда же, кроме жопы — все вполне ничо? Зато остальным приходится выслушать длинную тираду — все, что нам дорого, начинается с очень простого постулата: «Насилие — зло». А дальше, ребята, мы просто начинаем логически тянуть за веревочку (извините за кондовое картезианство) — и все, вот все складывается — вот назовите мне, что вам дорого? «Соблюдайте свою конституцию»? Выводится логически! «Свободу Pussy Riot»? Выводится логически! «Заткни фонтан»? Выводится... Ну вас, с вами о серьезном, а вы козлы. Потом наконец вся компания убирается прочь, жена Ф. напоследок кокетничает с официанткой, стараясь поворачиваться к девушке не жопой, а теми местами, которые вполне ничо. Раньше надо было думать, милый Ф. Она и Бахтина не читала.