Кажется, я тут сильно дал маху. У меня сложилось довольно странное представление о мормонах как о вкрадчивом тайном зле. И мне кажется нереальным, что они могут посмеяться над собой.
— Я веду себя как мудак, — когда слово бесконтрольно срывается с языка, я морщусь, будто выругался в храме.
Себастьян качает головой и проглатывает еду.
— Что? Нет.
— Просто я не…
— …знаком с Церковью, — заканчивает он вместо меня. — Как и большинство людей.
— Большинство людей как раз наоборот, — возражаю я. — Мы ведь живем в Прово.
Он внимательно смотрит на меня.
— Таннер, я знаю, что мир одним Прово не ограничен. И все мы это понимаем. Кроме того — говорю сейчас без претензий — не мормоны наверняка рассказывают друг другу о Церкви далеко не лучшее. Я ведь прав?
— Пожалуй, да, — я опускаю голову и вонзаю вилку в почти нетронутый ланч. Себастьян заставляет меня нервничать — в лучшем из смыслов: когда от волнения кружится голова. А в момент, когда я поднимаю голову и смотрю на его лицо, мою грудь сдавливает изнутри, и становится почти больно. Внимание Себастьяна сосредоточено на еде, так что у меня есть несколько секунд поглазеть на него самым бесстыдным образом.
В заполненной мыслями голове до меня пытается докричаться слабый голосок: он мормон. Это обречено на провал. Отступай. Отступай!
Я смотрю на линии его челюсти и шеи и на слегка виднеющиеся в расстегнутом воротнике ключицы.
У меня слюнки текут.
— Еще раз спасибо за ланч, — говорит Себастьян, и я резко поднимаю взгляд, а по блеску в его глазах понимаю, что попался.
— Ты правда никогда не убегал из кампуса? — совершенно без перехода спрашиваю я.
Жуя, он мотает головой.
— Часть меня хочет, чтобы ты плохо себя повел, хотя бы чуть-чуть.
Черт.
Что я сейчас ляпнул?
Себастьян смеется, кашляет из-за проглоченного большого куска курицы и пьет воду из бутылки, стоящей на столе.
— Один раз я все-таки убегал.
Кивком я даю ему понять, чтобы он продолжал, а сам затыкаю себе рот едой в надежде, что это успокоит беснующиеся внутренности и ошалевший мозг.
— В прошлом году у меня была запись к ортодонту, а когда вернулся, шла середина занятия. После которых по плану было собрание, а потом обед, и… — Себастьян качает головой и снова заливается этим чертовым румянцем, — …я понял, что искать меня никто не будет. И что у меня есть три часа, в которые можно заняться чем угодно.
Я проглатываю крупную креветку, и это больно. Хочу, чтобы он рассказал, как отправился домой и гуглил фотки целующихся парней.
— Я пошел — один! — в кино и съел целую пачку лакричных конфет, — Себастьян наклоняется ко мне и дразняще на меня смотрит. — А еще пил Кока-колу.
Мой мозг завис. И не может выбрать, какую эмоцию запустить: умиление или замешательство. Господи боже, вот, значит, как себя ведет Себастьян-плохиш?
Глядя на меня, Себастьян качает головой, и внезапно до меня доходит, кто из нас двоих на самом деле наивный. А когда он откидывается назад и смеется, я осознаю, что попался. И не осталось ничего от меня прежнего.
Я не могу его понять. Он неуловим.
Я не знаю, о чем он думает и подшучивает ли надо мной, или же он на самом деле настолько правильный, но у меня еще никогда не возникало такой жгучей потребности податься вперед и, прижавшись губами к шее, умолять об ответном желании.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В полном оцепенении я еду домой, практически не в состоянии вспомнить, что было после ланча. Уроки прошли как в тумане. Потом допоздна помогал Отем с домашним заданием по матану, но не уверен, что был сильно полезен — как и в том, правильными ли будут ответы.
Я снова и снова прокручиваю в голове разговор с Себастьяном и каждый раз задаюсь вопросом: действительно ли он был рад меня видеть или мне просто хотелось так думать? Мы с ним флиртовали… кажется. А при мысли о том, как хороший мальчик Себастьян сбежал с занятий ради чего-то, для него недопустимого, в моем мозгу происходит серьезная авария.
Еще я пытаюсь заранее справиться с тем, что на следующей неделе Себастьяна на занятиях не будет. Учиться мне всегда нравилось, но его присутствие на Семинаре делало этот семестр более сносным.
В голову приходит мысль, и я тут же хватаюсь за телефон.
«А ты сможешь переписываться со мной во время поездки?»
Я почти сразу сожалею, что отправил такое сообщение, но терять мне, в общем-то, уже нечего. К счастью, мои метания почти сразу сводятся на нет, когда экран светится от пришедшего ответа:
«Я буду работать со своим редактором и еще не в курсе графика, но да, постараюсь».
Выйдя из машины и захлопнув дверь, я иду к дому. Все еще глядя на экран телефона и улыбаясь, захожу на кухню. Уже переодетая в яркую пижаму с радугой, мама стоит у раковины и моет посуду.
— Привет, милый.
— Привет, — убрав телефон, отвечаю я. Снимаю куртку, но, поскольку все еще витаю в своих мыслях, роняю ее дважды, прежде чем повесить. — Ты что-то рано.
— Скажем так, мне сегодня нужен бокал вина, — отвечает мама, затем закрывает посудомоечную машину и машет рукой в сторону холодильника. — Я оставила тебе поесть.
Поцеловав ее в щеку и поблагодарив, я иду к холодильнику. Особого голода я не чувствую — одних воспоминаний о ланче с Себастьяном достаточно, чтобы в желудке стартовали американские горки — но если не поем, то закроюсь у себя и, одержимо перечитывая нашу переписку, устрою совсем другой аттракцион. Что, кстати, произойдет в любом случае — давайте не строить иллюзий.
На обернутой в пищевую пленку тарелке красуется записка «ТЫ МОЯ ГОРДОСТЬ И РАДОСТЬ». С улыбкой снимаю ее, но уверен, что мой взгляд сейчас слишком безумный.
Мама наблюдает за мной, сидя у противоположной стороны кухонного островка.
— Ты выглядишь немного… на взводе. Все в порядке?
— Ага, вполне, — она не сводит с меня глаз, пока я нагреваю еду и наливаю попить. — Что у тебя случилось на работе?
Мама встает, обходит стойку и наклоняется, готовая ответить. У меня в кармане вибрирует телефон. Как и всегда в такое позднее время, это смс от Отем.
Но еще и от Себастьяна.
«Спасибо за ланч, кстати».
«У меня был не лучший день, но ты все изменил».
«Спокойной ночи, Таннер».
Вагончики моих внутренних американских горок добрались до самой высокой точки и рванули вниз.
— Таннер? — сняв с запястья резинку, мама собирает волосы в хвост.
Я отрываю взгляд от экрана.
— Что?
Медленно кивая, она наливает себе бокал вина и зовет меня за собой.
— Давай поговорим.
Черт. Я спросил, как прошел ее день, а потом перестал слушать. Оставляю телефон на кухонной стойке и иду в гостиную.
Подобрав под себя ноги, мама устраивается в огромном мягком кресле и смотрит, как я сажусь.
— Ты знаешь, я люблю тебя.
Я внутренне морщусь.
— Знаю, мам.
— И я так горжусь, когда вижу, каким мужчиной ты становишься, что меня почти разрывает от радости.
Я киваю. Мне повезло, это факт. Но бывают моменты, когда такое обожание ощущается… чрезмерным.
Мама наклоняется вперед и смягчает голос.
— Я просто беспокоюсь о тебе, дорогой.
— Прости, что не слушал, когда ты рассказывала о работе.
— Дело не в этом.
Это я прекрасно понимаю.
— Мам, Себастьян всего лишь мормон, а не социопат.
Мама саркастически приподнимает бровь, явно готовая язвительно пошутить, но сдерживается. И я безумно рад, что она не стала этого делать. Мою грудь обжигает от готовности его защищать.