Но в Стэнфорде папа познакомился с мамой, и, по ее словам, она уже знала, что он ее единственный. Папа какое-то время сопротивлялся этой мысли, но, в общем-то, он это тоже понимал.
— Я познакомился с твоей мамой в первый свой день в медицинской школе, — начинает он. — Она работала в одной экстравагантной закусочной рядом с кампусом, куда я зашел, вымотанный и голодный. Я переехал буквально за день до начала занятий, и реальность нахождения вдали от дома сильно отличалась от моих ожиданий. Жить в новом месте оказалось дорого, учебный график получился напряженный, а рабочая нагрузка практически сразу стала невероятно большой. Сделав мне самый лучший сэндвич с курицей на свете, твоя мама поинтересовалась, может ли пригласить меня поужинать.
Эту часть я слышал. И обожаю ее, потому что обычно папа отпускает шуточку про мамины кулинарные таланты, нечестно использованные в качестве приманки. Но только не в этот раз.
— Я думал, она просто проявила дружелюбие, поскольку я выглядел уставшим. Мне и в голову не приходило, что она думала о нас как о паре, — смеется отец. — Но когда она появилась у меня, стало ясно, что у нее есть некие намерения, — папа понижает голос. Кажется, мне больше не станут рассказывать поверхностную версию. Это разговор взрослого мужчины со своим взрослым сыном.
Мама всегда была очень красивой. А в сочетании с ее уверенностью в себе и гениальным умом она просто неотразима! У папы не было ни единого шанса устоять. В конце концов, ему был всего двадцать один год — довольно мало для студента-медика, — и в тот первый вечер за ужином он сказал себе, что нет ничего дурного в том, чтобы провести с ней время. До нее у него были одна или две подружки, но ничего серьезного. Папа всегда знал, что однажды вернется домой и женится на женщине своего круга.
Они встречались тайно, и, даже когда были вместе уже два года и когда он оставался у нее, отец продолжал настаивать, что женится на еврейке. Каждый раз, когда он об этом говорил, мама скрывала расстройство и отвечала: «Хорошо, Пол».
А когда к отцу на три недели приехала бабуля с папиной сестрой Бекой, мама с ними не встречалась. Он им о ней ничего не рассказывал, и все время, что они были в городе, папа у мамы не показывался. Будто исчез. Не звонил и не заглядывал. И она рассталась с ним, когда бабушка с теткой уехали, с чем папа спорить не стал. Пожелал ей всего хорошего и просто стоял и смотрел, как она уходит.
В то время как отец не особенно распространялся о том времени, мама со смехом называла его «Темный год». Но если отставить шутки в сторону, то я видел их фото того периода, и они заставляли меня беспокоиться. Мягко говоря. Мои родители были Влюблены друг в друга — с большой буквы. Папа считал маму красивой и талантливой и души в ней не чаял. В свою очередь, она считала его самым умным и самым замечательным человеком на земле. Я уверен, время, проведенное порознь, заставило их больше ценить друг друга, но их чувства зародились еще до разрыва. А на тех фото у них обоих заостренные черты лица и пустой взгляд. Синеватые круги под глазами папы кажутся темными фазами луны. Мама и так всегда была худенькой, но в «Темный год» стала похожа на скелет.
Папа рассказывает мне, что не мог уснуть. Почти год он каждую ночь спал около двух часов. Редко найдешь студента-медика, который не учился бы ночь напролет, но папа всегда был организованным, целеустремленным и лучшим среди остальных. И не спал он, потому что был влюблен в маму. В тот год он чувствовал себя вдовцом.
Поэтому он пришел в ее старую квартиру и умолял принять его обратно.
Об этом я ничего не знал. Слышал лишь, что они якобы случайно снова столкнулись в кампусе, и папа понял, что больше жить без нее не сможет.
— А почему ты рассказывал, будто вы с мамой случайно встретились в кампусе?
— Потому что именно это я рассказал бабушке, — тихо говорит он. — Я и так расстроил ее, женившись на Дженне. А говорить, что пришел сам и умолял вернуться, было бы еще большим предательством.
От его слов у меня сердце ноет. Видеться с Себастьяном ощущается предательством мамы. Просто до сих пор я не называл это таким словом.
— Дженна усадила меня на стул, — продолжает папа, — и кричала на меня целый час. Говорила, как это больно — оказаться в позиции, где ты ничего не решаешь. Говорила, что будет любить меня всегда, но доверять мне не может, — он смеется. — А потом выгнала меня и сказала, чтобы я реабилитировался в ее глазах.
— И что ты сделал?
— Позвонил бабушке и сказал, что влюблен в женщину по имени Дженна Петерсен. Потом купил кольцо и, снова придя к ней, попросил выйти за меня замуж.
Видимо, мама поинтересовалась, когда именно. А папа ответил: «Когда хочешь». Так что на следующее утро они поженились в здании суда, — еще одна деталь, о которой я не знал. Я видел огромное количество фотографий с их официальной свадьбы: подписание ктубы [еврейский брачный договор — прим.перев.]; мама в плотной фате, готовящаяся пойти по проходу; папа, разбивающий стакан под хупой [балдахин, где совершается церемония бракосочетания у евреев — прим. перев.]; множество фото почетных гостей и членов семьи, произносящих Шева Брахот [«семь благословений», читает раввин или избранный гость свадьбы — прим. перев.]; мои родители, сидящие на поднятых вверх деревянных стульях и друзья, танцующие вокруг. Все эти фото висят в коридоре наверху.
Я и понятия не имел, что на тот момент они уже год были законными мужем и женой.
— А бабушка знает, что ты уже был женат?
— Нет.
— Ты чувствуешь себя виноватым?
Папа улыбается.
— Ни капли. Твоя мама — мое солнце. Во всем моем мире становится теплее, когда она рядом.
— Даже не знаю, каково тебе было, — опустив взгляд на свои руки, говорю я. — Не представляю себе, как смог бы держаться подальше от Себастьяна. Если бы вообще смог, — пусть мне и страшно услышать ответ, но я должен спросить: — Ты рассказал маме, что застукал нас с Себастьяном?
— Рассказал.
— Она злилась?
— Она не удивилась, но была согласна с тем, что я тебе сказал, — папа подается вперед и целует меня в лоб. — Рядом со мной Дженна всегда чувствовала себя в сильной позиции, даже если у нее возникало ощущение, будто я не осознаю ее важность в своей жизни. Ты не беспомощен в своих взаимоотношениях. Но тебе нужно проговорить, на что ты готов соглашаться, а на что нет, — положив палец под мой подбородок, отец приподнимает его. — Ты готов оставаться его секретом? Возможно, пока что да. Но это твоя жизнь, и она у тебя впереди. Поэтому единственный человек, который решает, как она будет выглядеть, — только ты сам.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Себастьян пишет мне каждый вечер перед сном и по утрам, едва проснется. Иногда его сообщение — это простое «Привет».
В другие моменты они чуть длиннее, но не особо. Вот, например, в среду после ужина он прислал сообщение, в котором написал: «Я рад, что мы с тобой смотрим на ситуацию одинаково».
Я так понимаю, это значит, что мы вместе.
И тайно.
И получается… что мы немного бездомные. Мой дом для встреч не подходит. Дом Себастьяна — тем более. Мы могли бы проводить время в моей машине, правда это не только выглядит подозрительно, но и попросту опасно, ведь мы будем сидеть в ней, как в аквариуме, ощущая ложную приватность.