– Да я не о них…
– А о ком? О нем? Он пусть слушает. На правду не обижаются… – Призрак вздохнул и уселся на матрас рядом с Тали. – Нет, не в этом дело. Не в вере и не в травке. Знаешь, Барбур ведь совсем не дурак был. И Комплексом правил хорошо.
– Для кого хорошо? Больных выгонял, беременных…
– И правильно делал. Больные выходили на шоссе и максимум через сутки оказывались в больнице. Всё лучше, чем сдохнуть здесь. А рожать нужно в роддоме – скажешь, нет?
Она пожала плечами. – Барбур был бандит.
– Ну и что? – возразил Призрак. – А какой правитель не бандит? Факт – Барбура не стало, и все тут же рассыпалось, разве не так?
– Так.
Призрак усмехнулся.
– Вот тебе и причина. Потому-то Барбур и подобрался к нему ближе всех.
– Наместник О-О в Комплексе… – рассмеялась Тали.
– Вот-вот. А про веру… Знаешь, как-то я деньги ему принес. Обычно я отдавал, он пересчитывал – и всё, конец аудиенции. А тут он вдруг говорит – садись, мол, побудь со мной. Задумчивый такой, чем-то, видимо, расстроенный… – сидит в своем кресле, клювом поник и арак глушит. И вокруг никого – один, как козел в пустыне. Ну, сел я, от арака отказался. И тут он говорит: «Как ты думаешь, Призрак, если он есть – О-О, стал-быть, – то что он должен чувствовать, на нас глядя?» Не знаю, говорю.
А я, говорит, знаю. Досаду, вот что. Он должен чувствовать ужасную досаду и даже где-то в чем-то недоумение, хотя трудно приписать недоумение всеведущему О-О. Представь себе, говорит, что какой-то строитель выстроил дом. И не просто дом, а дворец – огроменный-преогроменный. Сколько хочешь комнат, на любой вкус: гигантские и крошечные, большие и поменьше. Потолки высокие, стены гладкие, полы – сплошь паркет, сантехника – фарфор с золотом, в кранах чистейшая вода, а в лампах – светлейшее электричество. На кухне – мрамор, повсюду техника всякая бытовая: пылесосы, телевизоры, стереосистемы, комбайны и еще механизмы хрен знает какие, воображению пока еще неизвестные. Причем все это продумано до последней детальки, и всё, представь себе, работает: все колесики вертятся, все зубчики друг за дружку цепляются… короче, ни в сказке сказать, ни пером описать.
И вот запускает тот строитель во дворец жильцов – живите, мол, гости дорогие, вы теперь тут хозяева. И уходит, потирая руки от удовольствия. А через пару часов возвращается и видит следующую картину. Повсюду грязь и разор, на паркете нагажено, стены кровью залиты. Стекла почти все выбиты, одеколон выжран внутрь, одна пьяная мразь мочит другую, и стоит повсюду стон и плач. И прислушивается он к тому плачу и понимает: винят во всем этом диком балагане не кого-нибудь, а его, строителя. Зачем он, мол, электричество включил: кто-то спьяну палец в розетку сунул и убился. Зачем полы гладкие – кто-то другой шел, поскользнулся да и разбился насмерть. Третьему дураку уборочным комбайном голову оторвало – ну, тут, понятное дело, комбайн виноват. Четвертый кухонным ножом свою же семью зарезал, на плите приготовил и съел – получается, нож плох, плита дурна, а сам строитель так и вовсе людоед, потому как все эти ловушки для честного народа расставил. И так далее…
Погоди, говорю, Барбур, это, говорю, ты мне про Комплекс рассказываешь? Ножи еще ладно, но где ты тут золотые краны видал? Он только рукой махнул: «При чем тут Комплекс… ладно, иди к своим…»
Призрак помолчал, улыбаясь и покачивая головой.
– Не дурак он был, этот бандит. Понимаешь?
– Понимаю, – кивнула Тали. – Не дурак. Но если твой Барбур прав, то и чего-то просить у О-О бессмысленно. Потому что он все уже дал.
– Вот именно! – воскликнул Призрак. – Он нам все уже дал – в этом суть! Вот Хели каждый день молилась, свечки зажигала. А о чем молилась? Разве это О-О ее изнасиловал? Разве О-О зарезал Менаша, раздавил Мамариту? Что за чушь… Люди подличают, убивают, мучают, а потом бегут жаловаться к нему. На кого – на себя же самих? На него самого? Но он уже все дал – все, без остатка, весь мир! Нужно всего лишь прекратить гадить на паркет и начать всем этим пользоваться. Так просто!
Тали пододвинулась ближе к нему, прижалась покрепче. Они сидели обнявшись и молчали, молчал и О-О в своей непроницаемой темноте.
– Призрак, – с жалобной интонацией проговорила Тали. – Но это тоже плохо. Тогда получается, что нет совсем никакой надежды. Что все эти люди, которые идут к нему за защитой и поддержкой, не получают ничего.
– Даже хуже, – задумчиво сказал он. – Пока они далеко, надежда еще жива, но стоит только подойти поближе… – ого! Именно там, вблизи, им становится ясно то, о чем говорил Барбур. Становится ясно, что О-О не поможет. Не по-мо-жет. А ведь надежда, которая вела их наверх, была действительно последней. Потому что все прочие способы уже испробованы и не помогли. И от этого последнего разочарования хода нет уже никуда, кроме как в отчаяние. А отчаяние убивает. Сбрасывает их с крыши, как Дикого Ромео. Как всех тех, кто имел глупость подниматься на верхние этажи со своими нелепыми просьбами или мольбами. Когда они уже поймут: просить больше не о чем! О-О не может дать больше того, что уже дал, – включая смерть. Они убивают себя сами, своим отчаянием. Ведь идти к О-О с просьбой – все равно что совать голову в уборочный комбайн, как тот дурак из басни Барбура…