Так или иначе, но уже месяца через два Яки и помыслить себя не мог без любимой. И тут что-то пошло наперекосяк: их армейские отпуска, столь чудно синхронизированные прежде, вдруг резко перестали совпадать. Яки выходил в воскресенье – Иланит отпускали во вторник. Яки срочно менялся на вторник – ее отпуск срывался в последний момент. Так продолжалось несколько недель подряд, пока, наконец, позавчера вечером Слава не сказал, сочувственно глядя на мрачную физиономию друга:
– Похоже, она крутит тебе мозги, братан. С кем-то другим долбится, а с тобой рвать пока тоже не хочет, на всякий случай. Бабы, они такие, запасливые.
Они как раз шли пешим патрулем вдоль шоссе, где накануне арабские подростки бросали камни в проезжавшие машины. Подростки давным-давно сидели по домам, смысла в патруле не было никакого, и это тоже не способствовало хорошему настроению. Яки остановился, передернул затвор, и Слава понял, что сейчас умрет.
– Ты что, Яки, братан… – побледнев, пробормотал он. – Я-то тут при чем? Яки, Яки…
Яки глубоко вздохнул и, помотав головой, двинулся вслед за ушедшим вперед сержантом. Главная неприятность славиных слов заключалась в их весьма вероятной правоте. Но, с другой стороны, мог ли Яки ожидать чего-то другого? Достаточно вспомнить, как начинались их отношения с Иланит – договорные, вынужденные. Они всего лишь использовали друг дружку – просто потому, что под рукой не оказалось кого-либо получше, покрасивей, поумнее. И потом, когда все поменялось, когда выяснилось, что никто другой и не нужен – разве он сказал ей об этом? Нет, не сказал. Не известил, не объяснил, что дороже и нужнее нет для него никого – нет, не было и не будет. Идиот, он тупо продолжал забираться на нее во время каждого отпуска, как на какую-то дешевую давалку…
Все оставшееся время он напряженно составлял в голове речь, которую произнесет перед Иланит – слово к слову, предложение к предложению. И с каждым словом, с каждым предложением росло осознание неотложной необходимости встречи. Он просто обязан рассказать Иланит, насколько любит ее, насколько жить без нее не может. Она должна услышать это как можно скорее, пока еще не произошло ничего непоправимого. А в том, что непоправимое – в пути, Яки не сомневался: оно всегда предпочитало питаться именно такими непрушниками, как он.
Вот только как ее устроить, эту встречу? Яки всего два дня назад вернулся из отпуска – следующий светил только через полторы-две недели. Зато Иланит выходит завтра… – значит, на этот раз никак не получится, но нужно кровь из носу подгадать к другому, очередному. Погруженный в свои планы, он действовал автоматически, молча исполняя все, что требуется: пеший порядок патруля, хаммер по его окончании, возвращение на базу…
Процедуру разрядки оружия обычно производил командир отделения, но на этот раз приперся взводный – придирчивый ашкеназ из тель-авивских снобов. Его боялись и старались по возможности обходить стороной. Яки привычно выщелкнул магазин и отдернул затвор, чтобы продемонстрировать подошедшему офицеру пустой ствол. К его ужасу, из патронника вылетел патрон! Как он там оказался?.. Ах, черт! Только сейчас Яки вспомнил, как передернул затвор в ответ на безжалостные слова Славы. Передернул и начисто забыл об этом!
– Та-ак… – протянул взводный, изучая побелевшее лицо солдата. – Это что получается? Патрон в стволе? Сержант! Была команда взводить оружие?
– Нет, командир!
– Нет. Тогда почему, Шаашуа?
– Не… не знаю, командир, – пробормотал Яки.
– Не знаешь, – констатировал лейтенант. – Два месяца на базе без отпусков. Чтобы знал.
Сопровождаемый сочувственным шепотом товарищей, Яки прошел в казарму и упал на койку лицом вниз. На следующее утро он заявился на построение небритым и без резинок. Поверку проводил все тот же взводный. Бритье, нужно отметить, представляло собой его главный пунктик. Увидев Яки, лейтенант удивился.
– Шаашуа? Снова ты? Мало вчерашнего? Два наряда на кухню! А сейчас марш бриться! А пока он будет приводить себя в порядок… – отделение! Слушай мою команду! Принять упор…
– Сам марш бриться! – отчетливо выговорил Яки. – Сука ашкеназская.
Все замерли.
– Что? – одними губами переспросил офицер.
– Ты слышал, сволочь, – так же отчетливо произнес Яки и, выйдя из строя, вразвалку отправился в казарму.
– Вернись! – крикнул вслед взводный. – Шаашуа! Если ты немедленно не вернешься, я накажу все отделение! Шаашуа!
Яки даже не повернулся.
– Хорошо! – яростно выкрикнул лейтенант, поворачиваясь к строю. – Всем! Под душ! Шагом марш!
«Под душ» в данном случае означало – как есть, в форме, в ботинках и с оружием. Так иногда наказывали в учебке неряшливых новобранцев. Но одно дело – новобранцы в учебке, и совсем другое – полноправный голанчик с коричневым беретом на плече… Строй вздрогнул, зашумел, как роща под порывом ветра, и не сдвинулся с места.