Роковые звонки имеют обыкновение опознаваться сразу – странное качество, учитывая, что звучат они точно так же, как и другие, нормально-рядовые. Откуда же берется столь безошибочное осознание того, что на другом конце провода находится не вздумавший поболтать приятель, не агент телемаркетинга, не девушка с опросным листом, а беда собственной персоной? Не оттого ли, что на самом деле она уже давно здесь, стоит рядом с тобой, усмехается, слушая твои планы, заглядывая через плечо на список продуктов, которые ты собираешься купить сегодня в супермаркете – собираешься и не купишь, просто не сможешь – потому что вот он, звонок. И тогда, по звонку, беда кладет руку тебе на плечо и разворачивает лицом к себе, и ты оторопело смотришь, смотришь, смотришь в ее равнодушные пустые глаза и понимаешь: не поможет уже ничего, даже если не снимешь трубку, даже если прикинешься, что тебя нет – нет в комнате, нет дома, нет в жизни.
Звонила не сама Ясмин, а все тот же адвокат.
От них требовалось доставить мальчика к одному из блокпостов близ Рамаллы.
– И не забудьте собрать все его вещи, – сказал адвокат.
– Почему все? – напряженно спросил Натан. – Он ведь будет навещать нас, не так ли?
Адвокат виновато вздохнул.
– Вы же понимаете, что это зависит не от меня.
Ребенок поступает в полное распоряжение матери. Таков закон. Значит, завтра, в десять утра.
Растерянность взрослых передавалась малышу – по дороге к блокпосту он капризничал и, цепляясь за Мамариту, требовал внимания: «Мама, мама, мама…»
– Я не мама, Мальчик, – шептала Мамарита, улыбаясь сквозь слезы. – Я бабушка. Мама там, мама ждет. Ты ведь помнишь маму, правда?
Но встревоженному ребенку было не до воспоминаний: он чувствовал угрозу и требовал от самых близких ему людей защиты и утешения. Еженедельные тюремные свидания с малознакомой неприветливой женщиной еще не делали ее мамой. Тем более что на блокпосту выяснилось, что Ясмин выглядит совершенно иначе, чем в тюремной камере – ухоженная, в модной прическе и строгом деловом костюме. Мальчик не смог бы узнать ее, даже если бы очень постарался. Но он и не старался – он просто хотел домой. Мамарите пришлось отрывать его от себя.
– Мальчик, – сказала она, присев перед малышом на корточки. – Ты ведь очень хороший и вежливый, правда? А что делает хороший и вежливый мальчик? Он здоровается, а не плачет и отворачивается. Вот и ты поздоровайся, пожалуйста. Мы договаривались, помнишь?
Ребенок неуверенно кивнул, и Мамарита поставила его перед матерью. Та наклонилась, ободряюще улыбаясь.
– Салям, Усама!
– Шалом! – во всеоружии обещанной вежливости проговорил мальчик. – Я не Усама. Меня зовут Менаш. Я живу в Рамоте с мамой и папой…
Ясмин выпрямилась и смерила Мамариту уничтожающим взглядом.
– Это случайность, – пролепетала та, – я все объясню. Он не это имел в виду. Госпожа Ясмин…
Но госпожа Ясмин уже подхватила ребенка и тащила его к машине. Опомнившись, мальчик заревел во весь голос; его плач был слышен даже после того, как дверцы автомобиля захлопнулись.
Дома было пусто, хотя и не так, как после гибели первого Менаша. Мальчик все-таки жил, дышал, смотрел на небо – хотя и вне пределов досягаемости. Продолжали жить и Мамарита с Натаном; человека нередко спасает от сумасшествия рутина, ежедневный распорядок жизни, который подменяет утраченный смысл бытия.
– Ему только два года с небольшим, – сказала Мамарита вечером, когда они сидели за кухонным столом перед чашками с остывшим кофе. – Если она не позволит нам видеться с малышом, он все забудет. Забудет нас. Забудет Менаша. Менаш забудет Менаша. Но это ничего. Пусть будет Усамой Мухаммадом… – пусть будет кем угодно, лишь бы ему было хорошо.
Натан покачал головой.
– Ты не понимаешь. Мы действительно не увидим его, но по другой причине. Для нее он теперь – Менаш, наш воскресший мальчик. Воскресший для нас, для нее – недоубитый. Она непременно захочет закончить дело.
– Ты что, Натан… – испуганно произнесла Мамарита. – Она мать. Она никогда не…
– Она не мать, – перебил ее Натан. – Она дьявольская тварь. Исчадие ада. Ее нужно раздавить, пока не случилось…
Он замолчал, и Мамарита испугалась еще больше. Она слишком хорошо знала мужа, чтобы не расслышать в его словах новой решительной нотки.
– Натан, я вижу, ты что-то задумал, – сказала она с тревогой. – Что-то очень плохое. Умоляю тебя, не делай этого. Знай, что этим ты убьешь нашу последнюю надежду. Ведь все еще может быть хорошо. Все еще может наладиться. Натан, прошу тебя… обещай мне. Обещай немедленно!